— Если бы ты был настоящим этруском, — произнес Тагет, — ты бы уже давно бросился в битву очертя голову.
Ларс Разенна оторвался от бинокля и с высоты своего роста посмотрел на маленького демона.
Внешне Тагет ничем не отличался от двухлетнего ребенка, если, конечно, не приглядываться к нему внимательно. Если же приглядеться, то можно заметить, что волосы демона, связанные в короткий жиденький пучок на макушке, не просто светлые, а седые, и что глаза у него выцветшие — словно два голубых обмелевших озерца.
— Уть-тю-тю, — сказал Разенна и сделал пальцами «козу».
Тагет отшатнулся и возмущенно плюнул. Разенна вновь прилип к биноклю. Он-то понимал, зачем Тагет крутится рядом, почему не уходит, терпеливо снося его непревзойденную наглость. Паршивцу бинокль нужен. И насчет битвы потому прошелся. Кидайся, мол, Ларсик, под пули, а я погляжу на твою геройскую гибель в твой же бинокль.
Ларс Разенна еле заметно усмехнулся. Даже мудрые создания, прожившие на земле не одну сотню лет, проявляют иногда чудеса наивности.
— Да, — громко произнес Тагет несколько в сторону, словно рассуждая сам с собой, — жидкой, воистину жидкой стала этрусская кровь, если такой здоровенный мужик может спокойно наблюдать за битвой издалека вместо того, чтобы взять карабин… — Он выразительно вздохнул, сожалея о вырождении этрусков.
Ларс опять опустил бинокль.
— Тагетик, — сказал он, — ответь мне по совести, где ты видел в прежние времена этруска с карабином?
Тагет с достоинством пожал узким плечиком.
— В том-то и дело, что я этого и нынче НЕ ВИЖУ…
— И не увидишь, — пообещал Разенна. — Нечего тут оскорблять мои национальные чувства.
— Этруски, — сказал Тагет, — были кровожадны.
— Они были кровожадны, когда убивали рабов себе на потеху, — возразил Ларс. — А во всех остальных случаях они были ленивы, сластолюбивы и прожорливы.
— Ну вот откуда ты это знаешь, Ларс?
— По себе, — отрезал Разенна. — На, возьми, — добавил он великодушно и сунул своему собеседнику бинокль.
Тот взял, испытывая откровенное недоверие. Но Разенна вовсе не был таким мерзавцем, каким казался. Он подхватил маленького демона и подсадил на свои широкие плечи.
Некоторое время Тагет наблюдал за битвой молча. Он сидел на шее Ларса привычно, слегка согнув ноги в коленях и сжимая ими бока Разенны, словно тот был верховой лошадью.
— Ну, что там? — жадно спросил Разенна.
— Подожди, подожди, — бормотал Тагет, приникая к биноклю. Демон беспокойно заерзал и принялся ругаться под нос по-латыни. Ларс не выдержал и дернул его за ногу.
— Ай! — вскрикнул демон и выронил бинокль, который сильно стукнул Разенну по темени.
Этруск озверел.
— Все, — сказал он, — хватит, побаловался.
Две сильных руки схватили Тагета, подняли в воздух, сильно встряхнули, после чего аккуратно поставили на землю.
— Ла-арс! — взвыл демон, но было поздно.
— Иди, иди, — свысока произнес этруск и, морщась, потер макушку.
Тагет на всякий случай отошел в сторонку.
Скала, где они устроили свой наблюдательный пункт, стояла на границе владений Ордена и мира людей.
Миром людей был город Ахен. Раскинувшись на сопках, он амфитеатром спускался к заливу. Широкие, мощеные пестрым булыжником улицы, тонкие шпили колоколен, изысканные дворцы знати, купеческие дома, похожие на замки, — издалека заметный кораблям, Ахен был старинным нарядным городом, любо-дорого смотреть.
И даже в те годы, когда уже опускалась к горизонту его звезда, он все еще был хорош, и Маленький Народец Холмов, как и прежде, бегал на скалу подглядывать за его увлекательной жизнью.
С годами Народец все дальше уходил в леса и болота, прочь от Ахена. Истории о гномах, сильфах, об обитателях холмов забывались и не тревожили больше покоя людей. И только Орден упрямо оставался на своих землях, хотя жить так близко от человеческого племени становилось опасно. Вместе с добрыми звездами уходила доброта и из людских душ. Но доблестные паладины Ордена исстари славились несгибаемой волей и верностью Уставу и потому никогда не покидали места своего обитания — Пузановой сопки, что пятью верстами западнее устья Элизабет. Великий Магистр Ордена был молод и полон сил, и члены Ордена ни секунды не сомневались в том, что он способен защитить их от любого нашествия, буде человечество ополчится на Народец.
В отличие от своих паладинов, Великий Магистр Ларс Разенна был человеком. Но он столько лет прожил среди Маленького Народца, что давно уже перестал видеть в людях своих соплеменников.
Был он высок и широкоплеч. Черные волосы, кое-как подрезанные ножом, прядями падали на лоб. В левом ухе он носил длинную золотую серьгу в виде грифона с рогом на лбу и одной ногой в остром сапожке. Глаза у Ларса были светлые и узкие.
Больше всего Ларс любил смотреть на военные парады. В те дни, когда в Ахене устраивали очередной парад, Великий Магистр уходил на скалу с биноклем и часами созерцал восхитительную картину: колыханье разноцветных султанов на шлемах, сверканье пик и начищенных кирас, мерных шаг пехоты, кокетливое гарцевание командирской лошади… После парадов он обыкновенно впадал в мрачное настроение и день-два изнывал от зависти, одинокий и никем не понятый. А то принимался проводить среди паладинов строевые учения (что, по мнению Тагета, было не в пример ужаснее ларсовой меланхолии).
Тагет же предпочитал наблюдать за кораблями, входящими в гавань; за тем, как идет разгрузка; за таможенниками, бравшими с купцов непомерно большие пошлины; за купцами, которым всегда удавалось утаить часть товара от досмотра… Постепенно Тагет стал таким докой во всех этих делах, что только экзотическая внешность маленького демона помешала ему переселиться в Ахен и посвятить себя торговым сделкам.
— Я мог бы открыть контору «Друг Контрабандиста», — уверял он. — «Советы и рекомендации за умеренную плату».
Ларс посмеивался, слушая эти речи, и все норовил щелкнуть Тагета по носу.
Именно Тагет первым заметил на горизонте полосатые сине-красно-белые паруса. Один за другим шли корабли по спокойным водам залива, вздымая гордые змеиные головы. В безупречных линиях узких корпусов сквозило что-то хищное; эти корабли слишком не похожи были на пузатых «купцов», перевозивших в своих утробах мех и дерево, шелка и благовония, оружие и фрукты… И несмотря на безветрие, вздрогнули сами собой колокола великого города: тяжелый колокол с улицы Свежего Хлеба, и по-женски певучий, редкостного голоса — с площади Карла Незабвенного, и пять легких звонких колоколец с улицы Первой Морской…
