Лариса Петровичева
Роза и свиток
Глава 1. Аметистовый перстень
— Ну, сын мой, достиг ты таких высот, что выше некуда, — сказал отец Гнасий, разливая по бокалам вино из монастырских подвалов. Благородный напиток имел насыщенный рубиновый цвет и фруктовый аромат с едва заметной ноткой горечи, свойственной всем южным винам. — Выпьем!
Шани послушно осушил бокал. Вина, пусть даже и такого хорошего, он не любил. Отец Гнасий налил еще и взглянул на своего духовного сына с лукавой искоркой в глазах. До него давно уже доходили добрые известия о том, что Шани Торн, скромный послушник северного монастыря Шаавхази, делает головокружительную карьеру в столице, известен по всему Заполью благочестием, смирением и искренней верой и пользуется репутацией чуть ли не святого. Впрочем, того, что его духовный сын распоряжением владыки Миклуша будет назначен деканом инквизиции — по сути, третьим человеком в государстве — отец Гнасий все-таки не ожидал.
— Рассказывай, птица Заступникова, каким образом так высоко взлетел.
Шани замялся и смущенно опустил глаза. Говорить о себе он не любил, тем более, что молва людская справлялась с этим гораздо лучше него. А людские языки в Аальхарне были длинными: разговоры о том, чем занимаются ближние, составляли основную часть досуга всех слоев общества от мала до велика.
— Да ничего особенного, отче, — ответил Шани. — Как вы и учили, делал свое дело со смирением и любовью к Заступнику и людям.
Отец Гнасий довольно улыбнулся, затем протянул руку и, взяв кочергу, поворошил ею дрова в камине. В зале сразу же стало теплее и уютнее. Отблески огня побежали по стенам, озаряя гобелены, расшитые историей Страстей Заступниковых, и старинные иконы, играя золотыми искрами на корешках множества фолиантов в книжном шкафу и рассыпаясь брызгами по витражу в окне. Шани вдруг подумал, что запомнит этот вечер навсегда.
— Хвалю, — произнес отец Гнасий, и в его голосе уже не было прежней доброжелательной мягкости. — Но ты должен накрепко запомнить одну вещь, Шани. Пост декана инквизиции — это не только великая честь, но и огромная ответственность. Я понимаю, почему ты не рассказываешь мне подробностей о своей столичной жизни. Правильно делаешь. Я и сам могу рассказать о тебе не хуже.
Шани опустил голову так низко, что уткнулся подбородком в грудь. Эта привычка водилась за ним с детства — когда парнишка не мог пробиться сквозь дремучие дебри богословских трактатов, то также опускал голову, смиренно готовясь принять щелчок в наказание. Отец Гнасий усмехнулся и погладил его по взлохмаченным светлым волосам.
— Ты органически не способен на подлость. Но при этом умудрился пройти такую шкуродерню по пути к аметисту, что знай себе держись и не падай. Я прекрасно понимаю, что настолько высокий пост дается не за праведность и не за добродетель. Отнюдь. И это только начало, сын мой. Дальше тебя ждет горечь предательств и обид, переменчивое настроение власть предержащих и десятки тех, кто будет следить за каждым твоим шагом и подстерегать удачный момент для толчка в спину. Готов ли ты к этому?
— Да, готов, — быстро ответил Шани — быстрее, чем ожидал отец Гнасий. Настоятель в очередной раз подумал, что вырастил этого мальчика, но так и не познал его души: там навсегда осталась глубочайшая, непроницаемая тайна. Возможно, Заступник хранил от ее постижения — некоторые секреты способны убивать.
— Хорошо, — кивнул отец Гнасий. — Отдохни и подумай еще, я тебя не тороплю.
Шани кивнул и откинулся на спинку кресла. Ему и в самом деле надо было отдохнуть: он домчался сюда из столицы за двое суток, загоняя лошадей и не тратя времени на сон и покой. Отец Гнасий тоже устроился поудобнее и взял в руку свой бокал.
— Отче, расскажите, как вы меня нашли, — попросил Шани. Отец Гнасий улыбнулся: эта история с давних времен служила для Шани чем-то вроде любимой сказки на ночь.
— Я помню этот день так, словно он был вчера, — сказал отец Гнасий: он тоже любил этот рассказ. — Да и погода была такая же, как вчера: осень, дождь, слякоть, листья под ногами… Я возвращался из поселка — ходил читать отходные молитвы по умирающему. Был уже поздний вечер, кругом сгустилась тьма, и я шел к монастырю осторожно и медленно, чтобы не сбиться во мраке с дороги. Но внезапно по небу разлился сиреневый огонь, и стало светло, как в самый ясный полдень, однако это был ледяной, беспощадный свет. В нем не было ничего, присущего нашему грешному миру — это был свет горний, известный нам из молитв и откровений святых подвижников. Я упал на колени и стал молиться Заступнику, прося пощадить мою душу, если это все-таки соблазн Змеедушца — но небесное знамение прекратилось так же внезапно, как и началось. Снова стало темно, снова пошел дождь, а я выпрямился и увидел на дороге тебя. Минуту назад на том месте никого не было. Ты сидел в грязи и смотрел по сторонам, словно не мог понять, как попал в это место. Я подошел ближе, теряясь в догадках: кто же ты такой, и откуда взялся?
— А потом вы увидели цвет моих глаз, — едва слышно произнес Шани. Отец Гнасий кивнул и посмотрел на духовного сына: его глаза были насыщенно сиреневыми. С годами их буйный оттенок несколько поблек, но аметистовый взгляд по-прежнему производил значительное впечатление, особенно на тех, кто встречался с Шани впервые.
— Да, — сказал отец Гнасий. — И я внезапно понял, что мне нечего бояться — словно Заступник шепнул мне на ухо, что ты никому не причинишь вреда. Я спросил у тебя, кто ты и как тебя зовут, и ты заговорил на странном отрывистом наречии, похожем на говор варваров с Дальнего Востока, а потом заплакал.
— И вы взяли меня за руку и отвели в монастырь, — задумчиво откликнулся Шани, словно пребывая умом и сердцем в событиях пятнадцатилетней давности. Он будто снова брел под дождем за отцом Гнасием по раскисшей осенней дороге к резной громадине монастыря и пытался о чем-то рассказать ему на незнакомом языке.
— Ты был ужасно голодный, — улыбнулся отец Гнасий. — Я подумал, что если у всех посланников Заступника такой славный аппетит, то монастырских запасов нам точно не хватит. Потом ты заболел и несколько дней пролежал в горячке. А я написал письмо в столицу, рассказал о сиреневом зареве и о тебе. Заступник ведь явил чудо, и я не смел его сокрыть. Это хуже, чем ересь.
Вспомнив о полученном письме с добрым десятком печатей, отец Гнасий и Шани одновременно усмехнулись. Ответ из инквизиционного трибунала и патриаршей канцелярии был, строго говоря, вполне предсказуем. Столичные власти сочли, что монахи на своих северах допились до зеленых кизляков, а если настоятель Шаавхази еще раз решит выдавать своих незаконнорожденных детей за Заступниковых посланников, то будет отлучен от сана и отведает крепких плетей, которые научат его уму-разуму.
