Э. Аллибис - Уника. Пламя Жизни

Двое подростков сбегают по крутой узкой лестнице. Они с замиранием сердца вдыхают насыщенный пылью и влагой воздух. Они держатся за руки, и это прибавляет им решимости, хотя и замедляет шаг. Солнце, проникая через узкие окна, время от времени освещает их бледные испуганные лица.

Наконец, перед ними дверь, ведущая в центральный неф Храма Мудрости. Ступеньки закончились — юноша ускоряет шаг, увлекая за собой девушку, и она решительно преодолевает последние метры. Свободной рукой он распахивает дверь. Они бросаются через порог и, споткнувшись, падают ничком на пол.

— Они там, снаружи! — восклицает она, поднимаясь на ноги.

— Они напали на нас! — эхом подхватывает он.

Присутствующие тут же замолкают и обращают взгляды в их сторону. В глазах подростков страх: вопросы не нужны, все и так ясно.

Все внимание направлено на того, кто ведет собрание: он сидит у подножия огромной статуи, изображающей черного единорога. Он здесь главный, и все с надеждой ждут его слова. Он берет ситуацию в свои руки, призывая собравшихся к спокойствию, потом встает и подходит к своим воинам. Он горячо обнимает их — одного за другим — и дает каждому задание.

Подростки, прижавшись друг к другу, наблюдают за этой сценой. Девушка беспокойно оглядывает пышную залу и, остановившись на своем спутнике, внезапно замечает на лбу у него едва заметный порез. Он уже затянулся и не кровоточит, но она живо вспоминает то, что случилось несколько часов назад. Она инстинктивно сжимает правую руку в кулак и чувствует боль от раны в основании большого пальца. «Наша кровь… — удрученно думает она. — Мы не должны были идти в лес, мы ошиблись. Во всем этом виноваты мы». Беспокойство и тревога волнами накатывают на нее.

Юноша грустно смотрит на девушку, не зная, что сказать. Над ними, как скала, нависает осознание предстоящей разлуки. Вместе они готовы ко всему, в одиночку — только к смерти.

Глава собрания с несвойственной ему поспешностью направляется к ним. Он протягивает руки и гладит каждого по щеке. Тепло этого прикосновения успокаивает их и возвращает присутствие духа.

— Теперь я должен с вами попрощаться. Вы всегда были и будете светом моей души.

Он наклоняется, закрывает глаза и, по очереди целуя их в лоб, еле слышно шепчет: «Храните в своих сердцах не только Главные Сущности, но и душу Ангела, ибо это — часть меня».

Он еще немного медлит, продлевая это трогательное прощание. Он дает волю воспоминаниям, с трудом сдерживая слезы. Потом резко выпрямляется и говорит воинам:

— Каждый из вас знает, что нужно делать. Пришло время стать на защиту того, во что мы верим, — и, пока все выходят из зала, строго добавляет: — И еще. Не щадите Офидиэля.

Когда Джозеф Спрингфилд открыл глаза, он не сразу понял, что этим утром свет с улицы холоднее и ярче обычного. Он отражался от снега, засыпавшего деревья в саду, проникал в комнату и стекал серебристыми струйками на темную деревянную мебель.

На восходе солнца старые бежевые обои становились нежно-розовыми. Джозефу было так уютно в своей комнате, что у него никогда не возникало желания переклеить их или сменить купленную мамой мебель. Он не завешивал стены плакатами с рок-звездами, спортсменами или актрисами, как его сверстники. У него было только три постера. На первом была нарисована солнечная система — планеты в яркой синеве, — на втором, висевшем над стопкой книг на столе, — призма и проходящий через нее луч света. Третий, изображавший красно-желтый огонь на черном фоне, был приклеен на дверь.

Голубое небо, яркий свет, огонь — вот все, что нужно было Джозефу, чтобы путешествовать в мире фантазий.

Зима в Мэпл-тауне была холодной. Температура неумолимо падала, а люди, животные и сама природа, казалось, впадали в спячку.

Зима в Мэпл-тауне была долгой. Лето кончалось внезапно, так же быстро тускнели краски осени, и в памяти людей оставалось лишь смутное воспоминание о зелени и багрянце, которое стирал своим появлением первый иней.

Зима в Мэпл-тауне была мрачной. Солнце почти всегда пряталось за тучами, которые едва-едва процеживали слабые бледные лучи. Все цвета сливались в серую гамму с отчаянными полосами черного и белого.

Но, что самое главное, каждая зима в Мэпл-тауне была такой же, как и предыдущая: холодной, долгой и мрачной.

Однообразное течение времени отражалось и на жителях города. Джозеф научился мириться с этой апатией: он видел ее в полузакрытых глазах людей, слышал в приглушенных голосах, замечал в медленных движениях прохожих и разговорах родителей. Но держался в стороне от нее.

Каждое утро Джозеф Спрингфилд просыпался сам, без будильника. Он открывал глаза, видел первые проблески утра и спустя несколько секунд обязательно глядел на мимозу, растущую прямо под окном. Это было удивительное растение. Оно, как и Джозеф, было вынуждено противостоять враждебному миру и как могло сопротивлялось гнетущей атмосфере города. Джозеф знал это растение всю свою жизнь, знал его узловатые корни, крепкий стебель в несколько метров длиной, переходящий в две большие ветки, каждая из которых извивалась самым неожиданным образом и расходилась на десятки мелких веточек. Сам факт того, что такое нежное растение выжило в суровом климате Мэпл-тауна, был сродни чуду. Джозеф знал, что каждая зима может стать для мимозы последней, но в глубине души был уверен, что она переживет морозы и с приходом весны снова зацветет.

Каждый год после цветения отец подстригал ее, оставляя стебель почти голым. Джо знал, что выжить она могла только так, и это его утешало.

Джозеф привычным движением откинул со лба прилипшую во время сна прядь светлых волос и поднялся с кровати. Он босиком прошел к стеклянной двери, которая вела на террасу, и распахнул ее — свежий морозный воздух ударил ему в лицо и проник в комнату. Джозефу не было холодно, он чувствовал себя каким-то пронзительно живым.

Белые холмы плавали в рассветном тумане. Из труб на крышах домов поднимался дым — верный знак того, что мир вокруг тоже просыпался. На окраине города виднелась темная кромка леса: странно, что снегопад миновал его. Зато мимоза у окна покрылась толстым слоем снега.