— Я вижу четырех подростков. Двое из них — ангелы, и они — части одной сущности. Они не знают друг друга, но вместе они станут нашим спасением.
Значение этих слов было непонятно даже ей. Аллибис вдохнула воздух полной грудью, пытаясь успокоить сердце, которое взрывалось в груди, и продолжила:
— Я вижу змея.
В эту самую секунду ее веки распахнулись, как будто ее поразило что-то ужасное. Она в растерянности повернулась к Унике и недоверчиво посмотрела на нее. Она снова сосредоточилась, словно надеясь увидеть что-то другое.
Прошло несколько минут, и Аллибис заговорила, плача. Слезы ручьем текли из глаз, катились по мокрым щекам, падали на пол. Голос Оракула прерывался, но мысли ее кричали— и это был крик отчаяния:
— Уника, в будущем нет тебя! Уника, я не могу увидеть тебя в будущем!
Мэпл-таун, через 15 лет после Ночи Перерождения
Руки рыжеволосой девушки скользили по клавишам фортепиано, и в воздухе ткался узор шопеновского Ноктюрна ор.9 № 2. Музыка словно струилась от «Стейнвея», стоявшего в центре апсиды, стекала по балкам нефа и набегала волнами на замершую в восхищении публику.
Это было уникальное место: церковь начала девятнадцатого века, возведенная по приказу герцогини Марии Луиджии. Легкая, прелестно хрупкая деревянная церковь была закрыта почти всегда, и только раз в год можно было попасть внутрь в сопровождении гида, который пел дифирамбы ее изяществу и рассказывал туристам таинственную историю, связанную ее с появлением.
Как-то буря застигла Марию Луиджию в дороге, и герцогине пришлось остановиться на ночлег в первом попавшемся селе. Никто не знает, что произошло с ней в уединенном деревенском доме, но жители слышали ее отчаянные рыдания, а наутро герцогиня приказала старосте и его помощнику явиться к ней, выдала увесистый кошель с золотыми монетами и велела построить деревянную церковь.
Сама Мария Луиджия с тех пор каждое утро проводила в покаянной молитве, а раз в год приезжала в церквушку, выстаивала на коленях всю службу и плакала. Перед смертью она высказала свою последнюю волю: церковь должна быть закрыта для прихожан, но раз в год, в воскресенье, люди должны возносить там хвалу Господу через то, что герцогиня считала мостом между человеком и Небом — через музыку.
Спустя годы родилась традиция — проводить там международный конкурс молодых пианистов, который назвали именем Марии Луиджии. Таланты съезжались со всего мира, и спокойствие городка на целые выходные было нарушено. С первого взгляда сложно было найти что-то общее в этих молодых людях: длинноволосые неряхи и элегантные девушки из хороших семей; у барной стойки сидят рядом бритоголовый парень в драных джинсах и индус в отглаженной рубахе и при галстуке. Всех этих людей объединяло одно — талант — и здесь нельзя было судить по внешности. В воскресенье вечером сам дух-покровитель таланта витал в старой церкви, и каждый пианист, садящийся за инструмент, мог призвать его. Перед началом игры руки пианистов с длинными чуткими пальцами на долю секунды зависали над клавишами, словно прикасаясь к неведомому и призывая божественный гений — а затем восхитительные звуки уносили слушателей за пределы этого мира.
Во время конкурса нельзя было фотографировать и снимать на видео, и это придавало всему мероприятию оттенок таинственности, делая его похожим на священнодействие. На самом деле молодой музыкант мог считать себя признанным только если он хотя бы один раз участвовал в этом конкурсе; победителей же ждала всенародная известность и блестящая карьера.
Выступление Эвелин Дюфо очень ждали. Ее считали одной из лучших, и кроме того, она родилась и выросла в Мэпл-тауне. О ней начали говорить с тех пор, как в прошлом году она сыграла во внеконкурсной программе Каприччо номер 2 Брамса. Тогда ее пригласили лишь потому, что она была местной — своего рода дань ее происхождению со стороны организаторов. Никто даже не подозревал, что эта девушка может совладать с таким инструментом, как «Стейнвей» — ведь некогда он принадлежал самому Ференцу Листу. Но после выступления стало ясно, что в ее руках и душе скрыт большой талант, которому еще надлежит проявить себя.
Ева, вся красная, сидела перед инструментом в, казалось, совершенно расслабленной позе: левая нога выставлена вперед, правая немного развернута в сторону — как будто девушка вот-вот повернется к зрителям лицом. Во время игры Ева часто поднимала глаза от клавиш и вместо того чтобы смотреть на инструмент, ловила взгляды зрителей. Кое-кто счел такое поведение вызывающим, но играла девушка поистине виртуозно. Хотя учителя Евы настаивали, чтобы она исполнила на конкурсе Третий концерт Рахманинова — одно из самых трудных произведений, — она, удивив всех, выбрала шопеновский ноктюрн, прекрасный и волнующий, но недостаточно сложный, чтобы она могла претендовать на победу.
Ева не выиграла конкурс. Пресса, впрочем, назвала выступление мисс Дюфо одним из лучших, и на обложках журналов появились фотографии стройной рыжеволосой девушки в элегантном черном костюме, пристально глядящей в зал, который, в свою очередь, уже погрузился в шопеновскую ночь.
В тот вечер пальцы победителей порхали над клавишами, чем и вызывали восхищение зрителей и судей. Она же заставила порхать саму душу — и этого ей хватило.
Ева, озябшая, но радостная, сидела напротив школы. Высокие сапоги, черные узкие джинсы и утепленная куртка не спасали от холода, и она дрожала.
Если бы не длинные волосы, выбивавшиеся из-под надвинутого на лоб берета, было бы невозможно узнать в ней ту девушку, которая вчера заставляла старый «Стейнвей» петь так, что у слушателей к глазам подступали слезы.
Ева вскочила: на повороте к школе появился желтый автобус, на котором ехали двое ее друзей. Знакомое ощущение, будто что-то сжималось внутри от радости, охватило ее. Зак и Джо, как обычно, вышли из автобуса одними из последних и быстрым шагом подошли к ней. Стандартное приветствие-полуобъятие: Ева положила подбородок на плечо Зака и, по привычке, закрыла глаза, вдыхая запах его куртки. То же самое она проделала и с Джо. Она почувствовала, как волнение ослабевает, и ей стало хорошо оттого, что они снова вместе.
Зак встал между ними, взял обоих под руки, и неразлучная троица двинулась к школе.
— Ева, сегодня идем в «Ланселот»! — сказал Зак с заговорщическим видом.
«Ланселот» был студенческим баром. Он находился в подвальном помещении и состоял из трех небольших комнат, расположенных на разных уровнях. Потолок подпирали каменные столбы, под сводами висели разноцветные фонарики. Круглые столы и простые стулья с потертыми сиденьями видели не одно поколение студентов. И здесь всегда гремела музыка.
