Макс Фрай - Пять имен. Часть 2

Гриффит взвешивает «Пушечное Ядро» на ладони, прислушиваясь к работе внутренних органов (кишечник, печень, селезёнкa). Делает пробную отмашку, за ней другую и третью, морщится, кладёт шар на место. Берёт следующий — номер четырнадцать. Начать с того, что потяжелее? Или нет? Сумеет ли он без разминки справиться с «Чёрным Джимми»?

Совершив окончательный выбор в пользу «Джимми», выходит на финишную прямую с шаром на плече (на манер античного дискобола). Зрители внимательно следят за его появлением.

Гриффит медленно разворачивается на каблуках как это делают опытные тангейрос, почуявшие напряжённое ожидание публики. Его взгляд — прицельный взгляд хищной птицы, которая маячит в небесах, описывая круги, но того и гляди канет в воздухе, чтобы возникнуть у самой земли, за мгновение до атаки.

Тишина в зале: ни шороха.

Внезапно он приседает на левой ноге, закручиваясь в спираль. Шар взлетает над головой и отвесно падает вниз, будто йо-йо на резиновом жгутике. Движение настолько стремительное, что зрителям кажется: шар сам по себе прилипает к металлу и мчится навстречу судьбе.

Кегли взлетают на воздух.

Гриффит, не меняя позы (коленопреклонённый), медленно поднимает голову.

Стоит Гриффиту выйти из дому, за ним тут же пристраивается агент, или два агента — в зависимости от текущего бюджета расследования. Они не пытаются выдать себя за обычных прохожих и не боятся разоблачения. Иногда за Гриффитом следуют сразу три, а то и четыре агента. Как только ему приходит в голову, что неплохо бы зайти в бар (пропустить рюмку-другую), кто-нибудь из них мигом подскакивает и предупредительно распахивает перед ним дверь, словно говоря: ну что ж, Гриффит, зайди, выпей, но, ради бога, без глупостей, не испытывай судьбу, Гриффит, будь паинькой, ничего крепче пива, никакой текилы сегодня, ведь мы знаем тебя, Гриффит, как облупленного, держи руки на столе — так, чтобы мы их видели, не пытайся обмануть нашу бдительность, Гриффит или что-нибудь в том же духе, не менее зловещее и чепухообразное: похоже, ничего другого им в голову не пришло бы, несмотря на то, что каждый из них окончил среднюю школу и читал Тургенева.

Однажды смеха ради он попытался улизнуть на водном велосипеде, но тут по команде подняли подразделение морских пехотинцев, и Гриффиту пришлось сделать вид, что всё это время он гнался за проплывавшим мимо лебедем.

На фотографии — полосатый пляжный зонт, отбрасывающий тень на матерчатую подстилку, и человек на подстилке, лицом вверх — грузный немолодой мужчина в купальных трусах: резинка врезалась, живот напоминает выбегающее тесто, глаза крепко закрыты и вокруг глаз — морщинки, словно он на мгновение зажмурился от яркого света или сморщился от боли; сейчас проморгается, крякнет, как это делают обычно грузные немолодые мужчины перед тем как подняться с места, и пойдёт в море. Разбежавшись как следует, рухнет в воду, окатив детишек, деловито пересыпающих песок, и нянюшек, затеявших попурри на темы светской хроники, подняв на воздух фонтан, достойный повелителя вод, кашалота.

В иные летние дни Гриффит не идёт по улице, а струится. Кровь кипит и выплёскивается наружу, на воздухе мгновенно превращаясь в нежно-розовый пар. Порой рубашка на плечах вспыхивает, и тогда совершенно незнакомые люди подбегают сзади, принимаются хлопать по спине и плечам: тушат.

Прохожие идут, оставляя за собой кильватерную струю: строем идут — как пылающие корабли. Самый воздух горит, и с неба падают обугленные трупики птиц.

Вечером, за пол часа до наступления «детского» времени, они садятся за круглый кухонный стол. Отец достаёт из шкафчика посудину, отдалённо напоминающую старинную маслёнку автолюбителя 30-х годов, но значительно большего размера. На столе появляется также фаянсовая миска — из тех, что домохозяйки используют для приготовления больших «семейных» салатов. Подняв «маслёнку» как можно выше — на вытянутых руках — отец наклоняет её, до тех пор, пока выпуклая капля мёда не повисает над краем узкой воронки. Тут движение замедляется: необходимо отсрочить мгновение, когда капля перевалится через край и превратится в тонкую струйку, почти ниточку, соединяющую дно миски и металлический носик. Дочь зачарованно наблюдает за этим процессом, изредка кивая головой, улыбаясь или морщась в зависимости от того, насколько отцу удаётся справиться с медовым валом, который с течением времени всё более напоминает самостоятельное, живое, способное бороться за свободу волеизлияния, существо. Наконец, мёд одерживает верх, отец замирает, продолжая держать сосуд на вытянутых руках — так, что вены на тыльной стороне ладони набухают и руки подрагивают от напряжения. Мёд льётся. Они смотрят как льётся мёд. В полной тишине льётся мёд. Они смотрят.

Известие о том, что существуют безумцы, поедающие виноград с косточками не может оставить Гриффита равнодушным. «Прямо с косточками? С костями?» — недоумевает он. Можно ли позволить себе столь вопиющую бестактность в отношении живой природы? Косточка — будущая лоза, а лоза — в идеале почти полная кружка портвейна! Проглатывая косточку, ты не только наносишь вред организму, но и лишаешь потомков удовольствия. Лучше остаться бездетным. Гриффит оглядывается по сторонам с напряжённым и решительным выражением на лице, он готов на крайние меры. Сомневаться не приходится: не сегодня-завтра этот вопрос станет предметом оживлённых дискуссий в парламенте.

Тусклое полуподвальное помещение. Пахнет потом и колбасой. На столах — пивные кружки, грязные тарелки, окурки. Мужчина лет тридцати с лицом школьника-второгодника держит на коленях младенца, тетёшкает его, балует, прикрывая ладонью то один глаз, то другой, тихонько напевает, покачивая головой из стороны в сторону. Шумно. Завсегдатаи склонились над малышом, протягивая ему — кто палец, кто платок, кто алюминиевую ложку. Человек с воспалёнными глазами и растрёпанными волосами, проведший здесь по всей видимости несколько суток, протягивает младенцу окурок. Отец, не меняясь в лице, осторожно отводит его руку в сторону. Тот по инерции продолжает придерживать окурок в ладони, подавшись всем телом вперёд — будто протягивает его кому-то прямо перед собой, хотя перед ним теперь лишь подоконник, и на подоконнике — цветок в кадке, полной пепла, скомканных салфеток и жжёных спичек.