Роджер Желязны
Девять принцев Амбера
После целой вечности ожидания кажется, что-то стало проясняться.
Попытался пошевелить пальцами ног — удалось. Я лежал, распластавшись, в больничной постели, обе ноги были в гипсе, но все-таки это были мои ноги.
Я изо всех сил зажмурился, потом открыл глаза — и так три раза.
Комната постепенно перестала вращаться вокруг меня. Но где это, черт побери, я нахожусь?
Постепенно туман, застилавший мозг, начал рассеиваться, и я кое-что припомнил. Долгие темные ночи, санитарок и уколы. Каждый раз, как только я начинал приходить в сознание, меня тут же кололи какой-то гадостью. Так все и было. Да. Именно так. Но сейчас я чувствовал себя вполне прилично. По крайней мере наполовину. И им придется прекратить это их лечение.
Придется ли?
Может быть, и нет — внезапно пришло на ум.
Естественный скептицизм относительно чистоты человеческих намерений прочно укоренился в моем мозгу. Да меня просто перекололи наркотиками, — внезапно сообразил я. По моим ощущениям, никакой особой необходимости в этом не было и не могло быть, но если уж они начали, то с какой стати им останавливаться именно сейчас? Ведь наверняка за это заплачено. Значит — действуй хладнокровно и сделай вид, что ты все еще в дурмане, — подсказал мой внутренний голос, мое второе я, самое худшее, но и более мудрое.
Я последовал его совету.
Санитарка осторожно заглянула в палату примерно десятью минутами позже и, конечно, я все еще храпел. Дверь тихо закрылась.
К этому времени в памяти восстановилось кое-что из того, что произошло.
Я смутно припоминал, что попал в какую-то аварию. Что произошло потом — было как в тумане, ну, а о том, что было до этого, я вообще не имел ни малейшего представления. Но сперва меня привезли в обычный госпиталь, а потом перевели сюда, это я помнил, но не знал, почему.
Однако я чувствовал, что ноги были в полном порядке. По крайней мере, я вполне мог ходить, хотя и не помнил точно, сколько времени прошло с тех пор, как я их сломал. Ну а то, что у меня было два перелома — это помнил.
Голова несколько кружилась, но вскоре это прошло, и я поднялся, держась за железный прут изголовья кровати, и сделал свой первый шаг.
Полный порядок — ноги меня держат.
Итак, теоретически я вполне способен уйти отсюда восвояси.
Я вновь добрался до кровати, улегся поудобнее и стал думать. Меня зазнобило, на лбу выступил пот. Во рту отчетливо чувствовался вкус сладкого пудинга…
В Дании пахло гнилью…
Да, я попал в автокатастрофу, да еще какую… Затем дверь открылась, впустив в комнату луч яркого света из коридора, и сквозь щелки век я увидел сестру со шприцем в руках.
Она подошла к постели — широкобедрая бабища, темноволосая и с толстыми руками.
Как только она приблизилась, я сел.
— Добрый вечер, — сказал я.
— Д-добрый… — ответила она.
— Когда я выписываюсь отсюда?
— Это надо узнать у доктора.
— Узнайте!
— Пожалуйста, закатайте рукав.
— Нет, благодарю вас.
— Но мне надо сделать вам укол.
— Нет, не надо. Мне он не нужен.
— Боюсь, что доктору виднее.
— Вот и пригласите его сюда, и пусть он сам это скажет. А до того я не позволю делать себе никаких уколов.
— И все же боюсь, что тут ничего нельзя сделать. У меня точные указания.
— Они были и у Эйхмана, а поглядите-ка только, что с ним сделали.
И я медленно покачал головой.
— Ах вот как, — сказала она. — Учтите, что мне придется доложить об этом… этом…
— Обязательно доложите, — съехидничал я, — и кстати, во время своего доклада не забудьте сказать, что я решил выписаться отсюда завтра утром.
— Это невозможно. Вы не можете даже стоять на ногах, а что касается внутренних повреждений и кровоизлияний…
— Посмотрим, — сказал я, — спокойной ночи.
Она исчезла из комнаты, не удостоив меня ответом.
Я вновь улегся поудобнее и задумался. Похоже было, что я нахожусь в частной клинике, и это означало, что кто-то должен был оплачивать счет, и немалый. Но кто? Кого я знал? Я не мог вспомнить ни одного своего родственника или друга. Что из этого следовало? Что меня упрятали сюда враги?
Я стал думать дальше.
Ничего.
И никого, кто мог бы поместить меня сюда.
Мой автомобиль упал с небольшого утеса прямо в озеро… И это было все, что я помнил.
Я…
Я весь напрягся, и меня вновь прошиб пот.
Я не знал, кто я такой.
И чтобы хоть чем-то занять себя, я уселся на постели и принялся разбинтовывать все свои повязки. Под ними все было в порядке, да к тому же меня не оставляло чувство, что я все делаю правильно. Я сломал гипс на правой ноге, используя как рычаг железный прут, выломанный в изголовье кровати. У меня внезапно возникло чувство, что надо убираться отсюда как можно скорее, и что мне обязательно надо сделать что-то очень важное.
Несколько раз согнул и разогнул правую ногу. Полный порядок.
Разбив гипс на левой ноге, я поднялся и подошел к стенному шкафу.
Моей одежды там не было.
Затем я услышал шаги. Я вернулся на кровать и как можно более тщательно накрылся бинтами и разломанным гипсом.
Дверь вновь открылась.
Затем комната ярко осветилась, и у самого входа, у выключателя встал здоровенный детина в белом халате.
— Мне сказали, что вы тут грубо отказываетесь подчиниться нашей санитарке, — сказал он. Здесь уже было не притвориться спящим. — Как это понять?
— Не знаю, — ответил я, — а что?
Это его обеспокоило на секунду-другую, затем, нахмурившись, он продолжал.
— Сейчас время вашего вечернего укола.
— Вы врач?
— Нет, но мне велено сделать вам укол, а для этого у меня хватит медицинской подготовки.
— А я отказываюсь от укола, — сказал я, — и имею на это полное юридическое право. В конце концов, какое вам дело?
— Я сделаю вам укол, — проговорил он, приближаясь с левой стороны кровати.
В руке его появился шприц, тщательно до этого скрываемый.
Это был очень некрасивый, грязный удар, дюйма на четыре ниже пояса, если я не ошибаюсь. Он упал перед кроватью на колени.
— …. …. — сказал он спустя некоторое время.
— Еще раз подойдете ко мне, и пеняйте на себя.
— Ничего, мы умеем обращаться и с такими пациентами — выдавил он с трудом.
Тогда я понял, что наступило время действовать.
— Где моя одежда?
— … … — повторил он.
— В таком случае мне придется позаимствовать вашу. Дайте-ка ее сюда.
Его ругань начала уже утомлять меня, так что пришлось накинуть на него простыню и оглушить железным прутом.
Примерно через две минуты я был одет во все белое — цвет Моби Дика и ванильного мороженого. Какое уродство.
Я запихал его в стенной шкаф и выглянул сквозь зарешеченное окно. Я увидел старую луну с молодым месяцем на руках, качающую его над верхушками тополей. Трава слабо серебрилась и переливалась тонким светом. Ночь слабо спорила с солнцем. Ничто не подсказывало, где именно я находился. Комната моя тем не менее располагалась на третьем этаже здания, и освещенный квадрат окна слева внизу от меня говорил о том, что на первом этаже кто-то не спал.
