Флетчер Прэтт - Колодец Единорога

Читатель! Эта книга принадлежит Вам. Вы в ней полный хозяин. Произносите все имена и названия, как Вам заблагорассудится. Если же Вы встретите другого читателя и затеете разговор — что ж, придете к какому-нибудь соглашению, а правила — правил навязывать Вам я не собираюсь.

Когда Вы начнете читать — я вполне допускаю, что время от времени Вам будут мерещиться какие-то тени и смутно памятные голоса из другого мира, не из того, о котором я стану рассказывать. Пусть это Вас не удивляет, читатель. Ибо таинственное очарование всякого повествования, реального или придуманного — а кто возьмется решительной рукой чертить меж ними границу? — состоит в том, что все они как бы вышивают по одной и той же канве, но узор так и остается незавершенным. Не напоминает ли это мозаичную мостовую, чей рисунок меняется за каждым поворотом?.. И не оттого ли мы так любим шагать по узорчатой мостовой и следить за перипетиями какой-нибудь истории, особенно, когда срочные дела не висят над душой? Всякий раз мы ждем встречи с однажды испытанными впечатлениями, а когда эта встреча приходит — нам кажется, будто чего-то недостает, и ожидание начинается снова. Так в реальном мире Наполеон-Август не то чтобы в точности повторяет путь Наполеона-Цезаря, а судьба Бонапарта-Гитлера не равна судьбе его прототипа. Так и в мире придуманном… но, впрочем, мы отвлеклись.

Я всего лишь хочу подвести Вас, читатель, ко вратам этой истории — а выдуманная она или нет, разбирайтесь уж сами. Одному ирландскому летописцу (звали его Дунсэни) некогда взъерошил волосы ветерок, донесшийся из этих врат. Дунсэни добросовестно записал все, что ему примерещилось, и назвал свой труд «Король Аргименес и Неведомый Воин». Впрочем, изложенные там события происходили многими поколениями ранее тех, о которых буду рассказывать я, да и интересовало Дунсэни не все, лишь малая часть, а именно: восстание короля Аргименеса. Ирландский хронист даже не упоминает, что Аргименес восстал против язычников Дзика, которые вломились в мирную и тихую тогда Дейларну, неся свою веру на остриях мечей. Другое дело (об этом добрый Дунсэни все-таки обмолвился), что они, как и все завоеватели, очень скоро погрязли в роскоши и разжирели.

Так вот, Аргименес стал одним из величайших королей, чьи имена сохранили нам летописи, и его сын Аргентарий не намного отстал от отца. Они счастливо правили дейлкарлами… да, тут еще надобно заметить, что до нашествия дейлкарлы составляли единый народ с теми, кого впоследствии стали называть валькингами, ибо каждый их граф принимал имя Вальк; это подтверждается хотя бы тем, что у дейлкарлов и валькингов с тех давних пор сохранилось много общих обычаев. А горные графства — такие, например, как Аквилем и обе Ласии — Западная и Восточная, — были в те времена просто глухими углами Дейларны, куда захватчики из Дзика так и не добрались. Тамошние жители были по преимуществу темноволосыми, тогда как прибрежные дейлкарлы, как и вторгшиеся язычники, отличались светлыми волосами. Вот валькинги и вообразили себя единственными законными наследниками Дейларны. Когда наконец захватчиков выгнали, они потребовали себе привилегий, которыми обладали прежде — вернее, им казалось, что обладали, а это вовсе не одно и то же. Начались распри… Дейлкарлы побывали под игом, а валькингов уберегла судьба, но они от этого только сделались нетерпимее.

Впрочем, те и другие все еще чтили Империю; какую Империю? — ах да, ведь король Аргименес уже в преклонные годы взял в жены принцессу из города Стассии, лежавшего за полуденными морями. Те моря звались еще Синими — и вот там-то, в имперских владениях, незадолго пред тем было нечаянно обретено чудо вселенной — кладезь умиротворения, тот самый Колодец Единорога, о котором я и собираюсь поведать. Тогда-то покорились Империи буйные жители Двенадцати Городов, прежде не ведавшие над собою хозяина; покорились лишь ради того, чтобы причаститься к благодати Колодца. Города эти расположены к юго-востоку от Стассии, среди полуостровов и островов, населенных народами, не знающими истинной веры; говорят, там носят юбки и не брезгуют многоженством. Даже свирепые язычники Дзика стали чтить мир, несомый Колодцем… впрочем, не раньше, чем их несколько раз победили в бою Аргименес, Аргентарий и, наконец, Ауреол — тот самый, что первым назвал свое королевство Империей и сменил серебряное тронное имя на золотое.

А восточное Дейларны лежит Салмонесса, известная пылким женолюбием своих герцогов; всего же южнее раскинулась страна Ураведу и богатейшие Острова пряностей, чьи жители, синекожие язычники, не знают одежд, кроме лоскутка материи на бедрах; а к северу простирается Миктон, и никому не ведомо, где его дальние границы, уходящие в вековечный туман, во владения коротконогих колдунов… Впрочем, все это можно будет найти и на картах, и на страницах нашего повествования. Начинается же оно как раз в те времена, когда валькинги и их графы действительно стали править Дейларной…

Эйрар услышал топот копыт еще прежде, чем всадники миновали угол живой изгороди. Шестеро верховых молча проехали мимо большого платана. Первым показался пожилой человек в грязновато-синей одежде, со спутанной бородой. Наверняка судебный пристав. За ним — трое лучников, один из них — темнокожий уроженец Миктона, заранее натянувший на лук тетиву… А посередине — ненавистный Фабриций. Фабриций кутался в подбитый мехом теплый камзол. На широком плоском лице застыло высокомерное выражение. Позади ехал слуга, и его лошадь то и дело спотыкалась.

Эйрар поднялся. Зимнее солнце светило ему в лицо сквозь голые ветви. Один из лучников спешился, чтобы подержать стремя его превосходительству приставу. Печати, гирляндой висевшие у пристава на животе, звякали одна о другую, как надтреснутые сковородки. Он вытащил из рукава свиток пергамента:

— У меня поручение к Эльвару Эйрарсону. Именем графа.

— Его здесь нет, — отозвался юноша. — Я — Эйрар Эльварсон. Говорите со мной.

За спиной пристава Фабриций покачал головой, лицо его выражало кроткий упрек. Впрочем, Эйрар хорошо знал, какая бездна низости за этим скрывалась…

— Ты замещаешь его как наследник? — спросил пристав, и это прозвучало скорее как утверждение. Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Я приехал, чтобы конфисковать этот хутор, называемый Трангстедом, согласно уставу, данному четырнадцатым графом Вальком на четвертом году его милостивого правления и утвержденному его величеством императором Аурарисом. Владелец означенного имения задолжал казне налог на стены за два года. Кроме того, он взял ссуду у человека по имени Леонсо Фабриций. Ссуда была зарегистрирована в канцелярии округа Вастманстед и заверена собственноручной подписью Эльвара Эйрарсона.