Волосы брухи были седы и немного вились, глаза – цвета льда, при этом белки чистоты белоснежной, а зрачки – как полыньи во льду над омутом, где водятся твари. Наказатель аж примерз к этим глазам. Даже похолодало, казалось; потянуло из дома стужей, хотя яркий свет из дверей и окон противоречил этому, обещая тепло.
– А я так и думала, что вас двое придет. Заходи, ночь холодная.
Она как-то так поежилась, вздрогнув, как лошадь, всей кожей, что Коркранца самого передернуло. Он отодрал взгляд от ее глаз – ему показалось, что с ощутимым хрустом, – снял шляпу и вошел.
И вроде успел увидеть, как кто-то прикрыл за собой дверь в дальнем конце комнаты за прихожей.
Входная же дверь за ним закрылась безо всякого участия хозяйки, словно от сквозняка; крюк сам упал в проушину. Веласка взяла у него клетку с птицей и подтолкнула его в комнату, едва он снял плащ и шляпу, отметив, что одежда Халле тоже здесь, на вешалке.
Комнату ярко освещали люстры, чуть оплавленные, явно взятые в большом количестве из руин каких-то домов, пострадавших от пожара. В простенках висели картины, тронутые огнем.
Дощатый стол в центре был покрыт куцей скатертью, вокруг в беспорядке стояли на деревянном полу старые, когда-то дорогие кресла из разных гарнитуров. Халле нигде не было. Коркранц еще раз глянул на неплотно прикрытую потертую серую дверь напротив входной.
На столе стояли блюдо с пирожками, судя по всему, с мясом, и кувшин узвара из сухофруктов.
– Угощайся, – тепло сказала Веласка, подталкивая его к столу.
– Благодарю, нет. А где…
– Садись, поешь, не отказывай старой тетке только потому, что про нее плетут небылицы. Чего такому здоровенному мужчине, – это слово бруха произнесла с неподражаемой интонацией, где почтение и издевка слились в противоречивый, но гармоничный тон, – бояться старухиной стряпни? Не из собачатины же я их делаю…
– Спасибо, но…
– Никакого «но», наказатель. Вообще-то я тебя пустила с оружием в дом, а ты отказываешь мне в праве на простое гостеприимство. Я твоему мозгоеду ни на один вопрос не отвечу, если не присядете по-человечески.
Голубь проснулся от яркого света, заурчал, и Веласка сыпанула ему какого-то корма прямо из кармана. Голубь заинтересованно начал клевать.
– Ну вот видишь, птичка твоя принимает угощение, а она чует, от злого человека вовек бы не взяла…
В голосе старой женщины Коркранц услышал обиду и даже растерялся.
– Хорошо. – Он уселся за стол, не в кресло, а на старый табурет рядом. – Но я правда не…
– Да поешь ты! Ну что за человек! – Бруха взяла с потрескавшегося глазированного блюда пирожок и надкусила. – Пирожки как пирожки, с мясом! Мясо – не из этого леса! Не ядовитое!
Коркранц согласился, взял наконец вкусно пахнущий пирожок, откусил и стал жевать. И правда, мясо, специи, лук. И что-то такое еще горьковатое, понял вдруг он. Как будто начинку присыпали мукой из полыни и кровянки, что ли.
Где-то в этот момент наказатель подумал, что все они совершили ужасные ошибки. Шеф и Солис – свои, Халле – свою, и он, Коркранц, теперь совершает свою, очень старательно.
Нужно выбираться отсюда, и как можно скорее.
Интересно, куда полетел совиный голубь?..
– Ну, нам пора, – твердо сказал Коркранц, вставая из-за стола. – Где Халле?
– Умыться пошел; водички попить, – сказала бруха Веласка масляным голосом. Наказателю представились жирные радужные круги на дурном болоте, под которыми и воды-то не разглядишь.
– Я ему таблеточку дала, – добавила старуха. – А то что-то мутит его, в глазах потемнело.
Коркранц без шляпы как-то очень остро почувствовал холод. По шее, спине, за воротник по позвоночнику.
– Я пойду его позову, – произнесли они одновременно.
Наказатель промедлил секунду и сказал:
– Хорошо.
Бруха кивнула, сощурившись, и бесшумно вышла из комнаты.
Оставшись один, Коркранц встал, отодвигая табурет. Тот, повинуясь своей кособокости, завалился на сторону и упал. Гулко, словно под полом было пусто.
Коркранц отбросил его ногой, переставил стол, расплескав узвар, и сдернул узорчатый коврик с пола.
По доскам, покрытым плохо замытыми бурыми кляксами, проходила щель, очерчивая квадрат. Плоская чугунная ручка лежала в выдолбленном углублении. Подпол.
Наказатель на секунду заколебался, решая, что сделать в первую очередь; потом распахнул клетку с голубем, рванулся к форточке и выбросил его в окно.
Если голубь прилетит без записки, в Управе поймут, что дело плохо. А в этом Коркранц уже почему-то не сомневался.
Голубь испуганно закудахтал, забил как попало крыльями, точно курица, которой отвесили пинка, и неуклюже приземлился на лужайку, после чего побежал к лесу, отвлекшись вдруг на что-то, что начал клевать.
В ужасе наказатель ринулся в прихожую и дернул крюк. Ничего – он оставался держать как приваренный. Брухины штучки.
Коркранц метнулся к подполу и, подцепив ручку ногтями, рванул неожиданно тяжелую дверь вверх. Она, в отличие от входной, оказалась не заперта.
Внизу горел свет. Наказатель оглядел все, что открылось его взору, и ему стало плохо.
Анатомический театр циничного ужаса.
Не сводя неверящих еще глаз с разделочных столов, колб, прессов, труб и зеленоватых пятен на гранитном полу, Коркранц начал спускаться по стальной лестнице. В холодный свет газовых ламп, в тяжелый мясной запах с нотами формальдегида, в липкий ужас. Сейчас он забыл обо всем остальном. Даже о том, что следовало немедленно пристрелить бруху.
Над каждым столом было установлено нечто вроде поддонов с углублениями, от которых охапки кольчатых шлангов шли к отжимным прессам, к тонким решеткам и нагревателям сушилок. На трубках засохли кровавые капли и какая-то желтоватая непрозрачная слизь, прессы лоснились от жира; на решетках запеклась бурая окалина. Видения чистого ада. Повсюду были тела, терзаемые агрегатами. Коркранц мог только надеяться, что те, кому они принадлежали, умерли еще до начала манипуляций.
Тут ему показалось, что гаснут лампы, и он, положив руку на рукоять оружия, обернулся к выходу.
Никого. Но видел он все хуже. Края поля зрения размывались, словно их кто-то замазал клейстером. В глазах темнело. Что ж такое он сожрал? И где там пропал Халле? Подпол казался больше, чем комната наверху; домик брухи, видимо, был лишь частью каких-то обширных руин.
Наказатель поспешил оглядеться, пока еще что-то видел.
Здесь были тела животных в разной степени вскрытия, от туши кабана с распахнутыми ребрами до выжатой жабьей шкурки.
А хуже всего были люди. В сторону полуосвежеванного рослого беловолосого трупа он старался не смотреть, а вот татуированная кожа рук возле груды мокрых костей привлекла его внимание.
Джок Дружок. Вот где нашел конец главный враг Халле. Шляпа с пряжкой небрежно валялась рядом, и край ее потемнел от крови. «Интересно, а где вторая?» – подумал Коркранц.
Были и еще какие-то трупы, расчлененные, выпотрошенные, как рыба, и наказатель почти возрадовался потере зрения.
Но он разглядел желобы, идущие вдоль каждого стола, и во многих лежало по одной полупрозрачной капсуле, полной какого-то порошка.
Вот оно что! Еще более сильный ужас, холодный и горячий одновременно, обхватил Коркранца, повис на нем, вязко, как пьяный друг, который никуда не собирается уходить.
Веласка открыла какой-то рецепт изготовления таблеток, по пути столкнувшись с проблемой, но не той, о которую спотыкались официальные производители: эффект не исчезал. Так вот в чем было дело, вот что стояло за озверелыми людьми и очеловеченными зверями! Не только люди теряли остатки разума, но и звери обретали некие его зачатки! Каково было приблизиться к порогу разума, оставаясь в зверином теле? Да и каков мог быть этот разум?
Она экспериментировала на отбросах общества и зверях, а потом, видно, стала продавать препараты. Может, из-за кустарной очистки, а может, еще почему, но нужные качества почти не отфильтровывались от свойств личности. Каким странным, видно, был симбиоз сознания преступника, купившего таблетку сыскного, и ожившего в нем дознавателя! И что за кошмар начнется, если на улицы попадут таблетки парней вроде Дружка?
