И ласковый укоряющий взгляд Матери-Жрицы сдерживал лучше угроз.
Нам так хотелось ей понравиться, но не потому, что она красива и милосердна, но потому что стоит у котла. И значит, от нее зависит, будет ли добавка.
Пес был умнее. Он ел аккуратно, тщательно разжевывая сечку, которая после варки не стала мягче. Котелок вылижет до блеска, тут и думать нечего. Главное, чтобы эта еда впрок пошла.
Меня от жадности рвало.
Да и не только меня...
— Оден, — все же хлеб и сыр я оставила на потом, мало ли, вдруг вода ошиблась, да и завтрашний день тоже пережить надо. — Сейчас я уйду.
Дернулся и от еды отвлекся.
— Ненадолго. Я вернусь, обещаю. Надо силки проверить. И кое-каких трав собрать.
...ниже по течению сныть росла. Из нее суп сварить можно, если еще крапивы и молодых листьев папоротника собрать, получится вкусно. Да и все лучше, чем ничего...
— Поэтому, если тебе куда-то надо, например в кусты...
Мотнул головой. Ну, мое дело предложить.
— Хорошо, тогда, пожалуйста, сиди тихо.
— Я понимаю.
Это вряд ли. Я даже не людей опасаюсь, — леса.
— Это место небезопасно. Лес может причинить тебе вред. Ты пока...
...обвинить высокородного в слабости — значит, нанести смертельное оскорбление.
— ...не совсем здоров.
— Слеп. Беспомощен. Не выживу. Ты нужна.
Вот и хорошо, будем считать, что договорились.
— Я вернусь, — зачем-то повторила я и, не устояв, коснулась светлой макушки, а Оден, вместо того, чтобы отшатнуться — все-таки он не настолько же собака — потянулся за этой нечаянной лаской.
Нельзя к нему привязываться. И нельзя привязывать его.
Мы просто дойдем до перевала, а там... как-нибудь.
Оден представлял себе свободу иначе.
Он точно знал, как это будет. Он рисовал себе этот момент в воображении... сколько? Недели? Месяцы? Там, под Холмами, время становится другим.
Нет больше дня и ночи, но только шаги стражника над головой. На нижнем уровне их четверо. И Оден быстро учится различать каждого. Первый и третий — безразличны. Второй не упускает момента остановиться и заговорить.
Он рассказывает о том, что Королева Туманов прошла над перевалом. И что долина, та самая, которую пытался защитить Оден, перестала существовать, как и город, и все, кто в городе...
...что Стальной король слаб и отступает.
...рудные жилы гибнут одна за другой. И скоро наступит момент, когда город Железа и Камня прекратит свое существование. Оден жив лишь потому, что Королева желает провести его по улицам.
Тот, второй, был влюблен в Королеву.
Он произносил ее имя с придыханием и запах его — когда Оден еще умел различать оттенки запахов — менялся. Он вещал о долге, чести и милосердии, которое не позволяет Королеве избавиться от ничтожества.
Четвертый молчал. Он вставал на решетку и просто стоял, прислушиваясь к тому, что происходит. Иногда — ронял что-то вниз. Хлеб. И вонючий козий сыр, который так любят дети Лозы. Однажды он все же открыл рот.
— Дочь Королевы угодила в западню. Возможно, тебя обменяют.
Кто еще слышал эти слова?
Больше четвертый не появился. А про Одена вновь вспомнили.
Королеве Мэб был к лицу багряный, оттенял совершенную белизну кожи. И корона Лоз и Терний сияла в полумраке подвала.
— Я предложила им обменять тебя на мою девочку, — иногда она позволяла голосу изображать нежность. — Зачем им дочь несчастной королевы? Но нет, отказались... и моя девочка умерла. Так почему я должна оставить тебя в живых?
И время застыло.
На ее руках — пурпурные рубины, и отблески их окрашивают кожу розовым, словно Королева Мэб пыталась смыть кровь, но не оттерла до конца.
— Почему? Ты не нужен им...
Она желала услышать ответ на свой вопрос. И повторяла его вновь и вновь...
— И упрямый, цепляешься за жизнь. Чего ради?
— ...потому что у меня есть невеста...
Ее смех — стеклянная пудра на свежих ранах.
— Что ж, — рука с рубиновыми когтями закрывает глаза. — Живи... возможно, когда-нибудь я подарю тебе свободу.
Она сдержала слово.
Оден ждал, что за ним придут. Слушал землю, надеясь уловить тот момент, когда старые глыбы начинают трескаться, пропуская огненный ручей. И песню железа, разрывающего землю. Шаги, не охраны, другие. Голос, который он узнает, несмотря ни на что.
Брат вытащит.
Скажет, что все уже закончилось. Отвезет домой. Не в городской особняк, но в старое поместье, в его, Одена, комнату, окна которой выходят на тисовую аллею.
Стены из яшмы и нефрита, прошитого тонкой золотой нитью. И старый камин, который вечно начинает чадить при первой растопке. Тяжелое кресло — в нем хорошо думалось. Стол из каменного дерева. Оден помнит. И даже то, что правая створка окна слегка провисает, а летом на бархатных портьерах оседает тополиный пух. Тополь в саду лишь один, и каждый год появляется желание его спилить, но посажен он был еще прадедом Одена...
Любимое место Виттара, вечно с книгой прятался. Точнее, думал, что прячется, а на самом деле все знали, где его искать.
Не пришел.
Жив ли? Война ведь была. Долгая, наверное. Кровавая. Но она закончилась, и Одену подарили свободу. Вот только теперь его жизнь зависит от женской прихоти. Пожалела? И как надолго хватит этой жалости?
День? Два? Дольше? Скоро ей надоест играть в спасительницу.
Уйдет.
Уже ушла, пусть и обещала вернуться, но... обещания ничего не стоят.
Нет. Костер остался. И вещи. Значит, действительно вернется. Она молода, если судить по запаху. Серебро, вереск и мед. Мед и вереск. Серебра лишь капля.
Вереск рос на предгорьях Гримхольда. И по весне распускался цветами лиловыми, белыми. Кланялся ветру, дарил нежный аромат, которым даже местные туманы пахли. Летняя жара иссушала скалы, и запах становился тягучим, вязким.
А по осени в крепость привозили бочки с вересковым медом.
Оден помнит. Наверное. Он уже сам не знает, что из всего — память, а что — его фантазия.
Он понюхал свои руки, пытаясь разобраться с запахами. Собственный имел выраженные кислые оттенки, которые появляются у тех, кто болен. Правильно, Оден не здоров. Каша. Сажа — это с котелка. Металл. Прелые листья. Трава.
Надо сосредоточиться, пусть бы и тяжело. В голове туман и нос все еще забит, но кое-что уловить получается. Деревья. Некоторые близко, некоторые — дальше. Снова трава и снова листья, скорее всего — опад. Прошлогодний. Сейчас тепло, следовательно, или поздняя весна, или лето, или ранняя осень. Но осенью листва пахнет иначе. Все-таки весна или лето.
Какого года?
На травяном ковре — цветочные нити. Дальше — вода. Пожалуй, он сумел бы дойти до кромки и вернуться по собственному следу. Или... Оден принюхался.
