— А ты как думаешь, Мириэль? Убийцы подкрадываются к нему со всех сторон, и он знает, что не сможет победить их всех. Зачем же он остается здесь?
— А как по-твоему?
— Он — точно матерый олень, преследуемый волками. Зная, что ему не уйти, он взбирается на высокую кручу, а потом поворачивается и ждет врага, чтобы вступить в свой последний бой.
— Никакой он не олень. Он вовсе не стар, и не пора ему вступать в последний бой.
— Он думает по-другому. В Даниаль заключалась вся его жизнь. Может быть, он полагает, что после смерти встретится с ней опять, — не знаю. Но одно я знаю так же твердо, как и он: остаться здесь — значит умереть.
— Ты ошибаешься, — ответила Мириэль, но ее словам недоставало убежденности.
Ралис, захлестываемый волнами боли, знал, что смерть близка. Связанные за спиной руки онемели, израненная грудь горела, ноги были переломаны. Все достоинство покинуло его вместе с криками, которые ножи и каленое железо исторгали из его груди. В нем не осталось ничего человеческого, кроме последней, едва тлеющей искры гордости.
Он ничего не сказал им. Холодная вода, которой его окатили, утишила боль от ожогов, и он открыл свой уцелевший глаз. Морак стоял перед ним на коленях, с легкой улыбкой на красивом лице.
— Я могу избавить тебя от боли, старик. — Ралис молчал. — Кто он тебе? Сын? Племянник? Зачем принимать муки ради него? Сколько ты уже ходишь по этим горам? Лет пятьдесят, шестьдесят? Он здесь, и ты знаешь, где он. Мы все равно его найдем рано или поздно.
— Он убьет вас… всех, — прошептал Ралис. Морак засмеялся, и остальные последовали его примеру. Ралис почуял запах собственной горящей плоти за миг до того, как ощутил боль, и его горло, охрипшее и кровоточащее от криков, сумело издать в ответ лишь краткий, прерывистый стон.
Но внезапно боль прошла, как по волшебству, и Ралис услышал зовущий его голос. Освободившись от своих пут, он полетел навстречу ему, торжествующе восклицая:
— Я ничего не сказал им, Отец! Ничего!
— Старый дурак, — сказал Морак, глядя на обмякшее в веревках тело. — Пошли отсюда.
— Крепкий старик, — заметил Белаш, уходя с поляны. Морак обернулся к приземистому надиру.
— Из-за него мы потеряли полдня, а что пользы? Если бы он заговорил сразу, мы отпустили бы его, дав десять, а то и двадцать золотых. Теперь он стал падалью для лис и стервятников. Да, он крепкий мужик, но большой дурак.
— Он умер с честью, — ответил надир, глядя угольно-черными глазами в лицо Мораку. — И его ждет радушный прием в Чертогах Героев. — Чертоги Героев? — расхохотался Морак. — Там, должно быть, большая нехватка в людях, раз они готовы принять старого лудильщика. Что он расскажет за пиршественным столом? Как продавал своя ножи втридорога и чинил дырявые кастрюли? Весело им будет там, ничего не скажешь.
— Люди часто осмеивают то, на что сами не способны, — сказал надир, опустив руку на рукоять меча.
Эти слова нарушили хорошее настроение Морака, и его ненависть к этому коротышке вспыхнула с новой силой. Вентриец повернулся к девяти своим спутникам.
— Криг не зря пришел в эти горы: он знал, что Нездешний живет где-то здесь. Мы разделимся и прочешем всю округу. Через три дня встретимся вон у того северного пика, где ручей раздваивается. Ты, Барис, пойдешь в Касиру. Разузнай там побольше о Криге: с кем он жил, где выпивал. Найди источник, откуда он получил свои сведения.
— Почему я? — спросил высокий, светловолосый молодой человек. — А вдруг вы отыщете его, пока меня не будет? Получу я тогда свою долю?
— Мы все получим свою долю, — пообещал Морак. — Если мы убьем его до того, как ты вернешься, я позабочусь, чтобы твое золото оставили для тебя в Дренане. Уж честнее, по-моему, и быть не может.
Барис, явно не до конца убежденный, все же кивнул и зашагал прочь. Морак обвел глазами оставшихся восьмерых. Все они — закаленные воины, привычные к жизни в лесу. Он и раньше пользовался их услугами и знал их как крутых, не отягощенных моралью парней. Он смотрел на них свысока, но не выдавал своих чувств. Кому охота проснуться с зазубренным лезвием у горла? Белаш был единственным, к кому он питал ненависть. Кочевник не знает страха и мастерски владеет ножом и луком. В таком деле, как это, он стоит десятерых. “Но придет день, — с мрачной усладой думал Морак, — придет день, и я его убью. Вспорю его плоский живот и выпущу кишки наружу”.
Распределив всех по парам, он дал им указания. — Если вам попадется чье-нибудь жилье, спрашивайте о высоком вдовце с молодой дочкой. Быть может, он называет себя не Дакейрасом, а как-то иначе, поэтому ищите любого вдовца, который подходит под описание. Если найдете его, ничего не предпринимайте, пока мы не соберемся все вместе. Понятно?
Воины кивнули в ответ и разошлись. Десять тысяч золотых рагов ждали того, кто убьет Нездешнего, но для Морака деньги мало что значили. Его состояние, в десять раз превышающее эту награду, хранилось у купцов в Машрапуре и Венгрии. Главное — сама охота и слава, которой добьется человек, убивший живую легенду.
Морак остро предчувствовал удовольствие, которое получит, наполнив изощренными муками последние часы Нездешнего. Кроме того, есть девчонка — он возьмет ее, а потом убьет на глазах у отца.
Или будет ее пытать, или отдаст своим людям на потеху. “Ладно, успокойся, — сказал он себе. — Предвкушение — дело хорошее, но сначала надо его найти”.
Запахнувшись в лиственно-зеленый плащ, он двинулся следом за Белашем. Надир разбил лагерь в укромной лощине и преклонил колени на одеяле, молитвенно сложив руки и разложив перед собой старые пальцевые кости, пожелтевшие и пористые. Морак сел по ту сторону костра. “Что за гнусный обычай, — подумал он, — таскать с собой в мешке кости своего отца. Варвары, одно слово, — кто их поймет?” Белаш окончил молитву и сложил кости в кошель у себя на поясе.
— Ну, что новенького сообщил тебе отец? — с веселым огоньком в зеленых глазах спросил Морак.
— Я говорю не с отцом — его больше нет. Я говорю с Лунными горами.
— Ах да, с горами. Известно им, где живет Нездешний?
— Они знают только, где покоится прах каждого надирского воина.
— И то хлеб.
— Есть вещи, над которыми нельзя смеяться, — с укором сказал Белаш. — В горах обитают Души всех надиров, усопших и еще не родившихся. Со временем я, если буду достоин, узнаю, где погребен человек, убивший моего отца. Я похороню кости отца в его могиле, у него на груди, и он будет служить отцу до конца времен.
— Интересная мысль, — светским тоном ввернул Морак.
— Вы, колиши, полагаете, что знаете все. Вы думаете, что мир сотворен ради вашего удовольствия, но вам не дано понимать землю. Ты сидишь здесь, и вдыхаешь воздух, и чувствуешь холодную землю под собой, но ничего не замечаешь. А все почему? Потому что вы живете в каменных городах и воздвигаете вокруг себя стены, чтобы отгородиться от дыхания земли. Вы ничего не видите, ничего не слышите, ничего не чувствуете.
