- Ты о чем говоришь? – отрешенным голосом пробормотал Ругдур. – Какого еще мальчишку они забрали?
- А ты разве не видел его? Мальчик лет десяти с небольшим, тот самый, что вороного коня укротил после того, как тот со своей спины самого Файлиса сбросил. Видать, вассал Хакриса отомстить за позор решил… Странный такой мальчуган, наверное, пришелец с побережья. Одет был, как вумиан, да только…
- Да только на нас, на рельмов, больше похож, да?
Сатир на мгновение растерялся: видимо, его сбила стальная уверенность, что прозвенела в голосе Ругдура.
- Я тебе, Улдис, больше скажу: этот мальчик – человек. И родинки у него на подбородке нет.
- НЕТ РОДИНКИ?! – сатир побледнел и ничего больше не смог из себя выдавить, открывая рот – и снова закрывая. Лишь когда шок отошел, добавил: - А что значит «человек»?
«Ах, ты ж у нас Низший, да еще из западных лесов. Где ж тебе знать про людей?» - подумалось Ругдуру. Вслух он сказал:
- Долго объяснять. Куда потащили мальчика?
- Не знаю, но думаю, что в Заршег. Кажется, воины Лоугара были… так разгневаны, будто схватили в плен не ребенка, а самого заклятого врага. Даже издалека мне было слышно, как они кричали: «Смерть варвару!» Боюсь, паренек не долго продержится…
«Бедный мальчуган…»
А ему ведь казалось, что Ругдур… Как он там сказал? Что они еще встретятся? А вон как жизнь-то повернулась…
И тут в памяти ясно всплыл образ странного ребенка, кутающегося в вумианский плащ, и его блестящий взгляд, и слова: «Ты без страха и сомнений ступаешь на тот путь, который предлагают тебе небеса. Возможно, именно поэтому ты и был послан мне…»
Вот оно… Вот!
Нет. Это еще не конец.
Это начало нового пути.
Простите меня, мои дорогие. Спите спокойно в земле, а я… мне больше нечего терять.
И действительно, в этой деревне, от которой практически ничего не осталось, Ругдура больше ничто не держало, кроме грустных воспоминаний.
Начало нового пути…
Он сжал кулаки и совсем по-иному взглянул на своего собеседника.
- Ты знаешь, как добраться до новой столицы крихтайнов? – спросил рельм, сверкнув глазами.
- До Заршега? Знаю, - кивнул Улдис.
- Отлично. Ты пойдешь со мной, сатир, и мы вызволим бедняжку из рук этих подлых тварей. Вперед! Вот только оружие надо себе раздобыть.
Прощай, мой милый дом. Прощайте, родимые мои… Он ведь пришел за мной…
Голова раскалывалась. Сильфарин открыл глаза, и дрожащие огоньки факелов поплыли перед его мутным взором. Но он быстро пришел в себя, почувствовал, как саднит ушибленное колено, как запястья и щиколотки зудят под натирающими путами, а по шее из глубокого пореза, оставленного ножом Лоугара, обжигающей струйкой сбегает кровь.
Лежа на холодном и твердом полу, он попытался повернуть голову, однако череп при этом вспыхнул такой болью, словно кто-то раскаленными щипцами выуживал из него размягченный мозг. Стиснув зубы, чтобы не закричать, мальчик сдавленно застонал и оставил попытки осмотреться.
Он просто лежал…
В памяти понемногу всплывали смутные, еще неясные картины нескольких прошедших дней, в течение которых воины Файлиса тащили его до своей столицы, название которой Сильфарин теперь не мог припомнить. Шесть долгих кошмарных ночей они истязали его кнутами и кулаками и говорили, злобно скалясь, что мстят за тех своих собратьев, что пали от рук людей.
Шесть ночей… Сперва предполагалось, что их будет только три, но, видя, что люди оказались выносливей крихтайнов, палачи продолжили безжалостные экзекуции. Тех, первых, им показалось недостаточно.
Что было потом… вспомнить оказалось сложнее. От усталости, боли, голода и жажды Сильфарин почти ничего не понимал тогда. Лишь одно четкое воспоминание ярким пламенем горело на фоне общего серого фона: день прибытия в столицу. Мальчик помнил, как открывались перед князем Файлисом мрачные деревянные ворота, принимая возвратившихся путников в глубину темного, угрюмого города. Город этот, казалось, будто проглатывал падающие на него лучи солнца… но не впитывал – душил и уничтожал в себе.
Помнил несчастный пленник и узкую улицу, и клубы пыли, поднимающейся из-под сапог, и покосившиеся дома с темными окнами…
Но яснее всего видел Сильфарин глаза крихтайнов, которые вышли в тот день поприветствовать своих родных и друзей, своих героев, а увидели… уродливое чудовище в облике ребенка. Существо без родинки. Что может быть ужаснее и отвратительнее? Вот они и смотрели – с негодованием, страхом, даже ужасом. Сначала. А потом…
- Благородный князь Файлис везет вождю плененного варвара из адского племени! – крикнул Лоугар на всю улицу, указывая на него, на Сильфарина. – Вот он, этот дьявол! Перед вашими взорами человек!
Этот голос и сейчас резал слух мальчика, а под сомкнутыми веками мелькали огоньки сотен холодных глаз – и ненависть, ненависть, жгучая, ледяная, ядовитая ненависть в них…
Многие рвались вперед, норовя схватить Сильфарина руками и растерзать на месте. Другие в беспамятстве кричали: «Варвар! Пусть умрет!»
Пусть умрет…
Однако Файлис и Лоугар не позволили разгневанной, обезумевшей толпе убить своего пленника: преданный вассал вез исчадие ада своему господину, а уж тот должен был решить, как поступить с тем, что попало к нему в руки.
Сжечь? Отрубить голову? Отдать на съедение тиграм? Или, может, пусть его заклюют разъяренные ястребы? Вариантов было много. Только выбирай, вождь Хакрис!
Да, Сильфарин знал обо всем этом многообразии: грозный Лоугар еще в первый день плена снизошел до того, чтобы посвятить мальчишку во все детали.
Рассказывал и криво ухмылялся.
Пошевелив затекшими стопами, юный человек вздохнул: обещанного ему суда все не было, и это начинало его томить. Ожидание давило похуже низкого потолка, заставляло отчаиваться, бояться, слишком много думать о ненужном… Зачем они так тянут? Хотят вынудить поддаться убивающему разум страху? Нет, Сильфарин не позволит им сломать его! Малодушие – грех – так говорила Тайша.
Тайша!
Неужели мальчик больше никогда не увидит свою названную мать? Неужели еще несколько изнурительных дней и ночей без сна – и он умрет?
Сердце на мгновение сжалось и как будто готово было остановиться… Но лишь на мгновение. Переступив порог отчаяния одним широким шагом и с закрытыми глазами, он обеими руками схватился за невозмутимую опору спокойствия и равнодушия, как тонущий в болоте хватается за последний, самый тоненький стебелек. Он крепко держался. И страх смерти отступил, и холодная готовность к любому исходу почему-то грела душу.
