— Какая мерзкая вонь… пахнет, словно кошки нассали…
— Терпи, — прошипел Иорвет.
Они стояли недалеко друг от друга — под соседними арками павильона над прудом. В саду веселился халиф с сотрапезниками, над головами шебуршались и пересмеивались женщины. Невольницы сидели на балконах, у окон-смотрилен, топотали по переходам, по лесенкам, по тиковым полам крошечных комнат. Трехэтажный павильон, полный женщин — десятки, десятки любопытных глаз, жадных ртов, разбухающих грудей, похотливых рук, жаждущих фарджей. Жара спала, но темнота не принесла облегчения — сумеречники чувствовали мысли женщин, как липнущую к телу пропотевшую одежду.
Мимо Нуалу шмыгнула тень — девка под покрывалом, лицо до половины закрыто тканью. На аль-самийа женщины не обращали внимания — что с них взять, статуи немые и в доспехи закованные. Обычно не обращали внимания, точнее сказать…
Навстречу рабыне из-за угла выдвинулась толстая пыхтящая фигура. Девка кивнула. Круглоголовый силуэт кивнул в ответ — и засеменил к пирующим.
Похоже, письмо Хафса достигло цели, мысленная речь Иорвета отдавала холодом злости.
Нуалу подумал в ответ: Будет приятно посмотреть на то, как ее побьют палкой.
Лаонец еле сдержался, чтобы не зарычать. И зло прижал уши.
Из сада к павильону быстро шли — двое. Кругломордый Фаик — и сам халиф. От аль-Амина шибало пьяной, мутной, нерассуждающей ненавистью и злобой — как если бы запах нечистот соединился с вонью перегара. Нуалу снова сглотнул — как бы не стошнило…
Халиф, бормоча про себя какие-то злые, бессмысленные ругательства, взлетел по ступеням под арку, его шатнуло, кожаные туфли со скрипом поехали по мрамору — и аль-Амин рухнул прямо в руки сумеречника. Нуалу поймал его над лестницей — еще чуть-чуть, и халиф бы упал и сломал шею.
Аль-Амин забился, заорал дурниной, потом пихнул сумеречника в грудь с нехорошими словами — лаонец не понял смысл, но понял настроение: «Убери от меня руки, мразь!» Что-то подобное. А еще от человека дохнуло страхом — сильным, давним, острым, как запах зверя. Халиф боялся сумеречников. Вот оно что. Боялся, стыдился этого — и оттого еще больше ненавидел.
Получив оплеуху и новую порцию ругательств, Нуалу прижал уши. И еще раз сглотнул. Закрываться рукой и рычать он не имел права.
Халиф плюнул ему в лицо, вздернул подбородок и, пьяно отмахивая рукой, пошагал внутрь. И продолжил бормотать что-то про бессмысленных немых тварей — эти слова ашшариты произносили настолько часто, что Нуалу научился узнавать их в речи.
А потом откуда-то со второго этажа донеслись жалобные, пуганые крики — и визг.
Через некоторое время — а наверху все так же истошно кричали, надрывались женщины — Аль-Амин снова вышел под арку — теперь совершенно довольный и счастливый. Его пошатывало. Халиф неспешно спустился по ступеням в сад. Фаик показался следом.
В руках евнух держал большой, укрытый тканью поднос.
Фаик дрожал с ног до головы, поднос ходил ходуном.
Сообразив, что лежит под мокнущей дорогой материей, Нуалу не сдержался и охнул. Иорвет возник за спиной неслышной тенью.
Евнух, все так же трясясь, пошел в сад за халифом.
Аль-Амин торжествующе орал — с чашкой вина в руке:
— Всевышний поставил меня блюсти приличия и законы! А ну, опусти поднос и сними ткань!
Фаик покорно положил блюдо на ковры и сдернул материю.
В свете ламп вплетенные в волосы женщин драгоценности заискрились — отрубленные головы уложили набок, лицом друг к другу.
— Это Будур, — выдохнул Нуалу.
— И ее любовница, — тихо добавил Иорвет.
Он-то понимал все, что говорили в саду.
Оттуда неслись удивленные восклицания и восхищенные цоканья. Вечно пьяный Абу Нувас размахивал руками и кричал:
— Клянусь Всевышним, я никогда не видел более красивых лиц и более прекрасных волос! А аромат их духов — он пьянит чувства! Подайте мне тунбур, я сложу бейты в честь этого события!
— Прославь справедливость эмира верующих, о поэт! — поддержал его хор голосов. — Господин, поделись с нами удивительной историей! За что две несравненные красавицы могли лишиться голов?
Аль-Амин хлебнул из чашки, отмахнул — вино плеснуло на розовые лепестки и ковры, — и громко крикнул:
— Эти двое влюбились друг в друга и встречались с порочной целью! Я послал евнуха понаблюдать за ними и рассказать обо всем! И вот он пришел и сказал, что они вместе!
Гости заохали и заахали, восхваляя строгость нравов времен Пророка и порицая нынешнюю распущенность.
Халиф, пошатываясь и поплескивая из чашки, продолжил:
— Я поймал их под одним одеялом! Они занимались любовью! И я их убил!
Все одобрительно кивали и переговаривались, качая головами.
— О эмир верующих! Позволь ничтожному рабу посвятить тебе стихи!..
Иорвет стиснул зубы.
Нуалу пробормотал:
— Я… не хотел. Я хотел, чтобы ее побили!
Из темноты раздался мяукающий голос:
— Разве ты виноват, что она целовалась с подружкой под одеялом?
Джинн подошел и сел, обмотав лапы хвостом:
— Хе-хе, зато теперь никто не будет хватать тебя между ног! Хе-хе-хе…
Нуалу зарычал.
— Но-но-но! Где твоя благодарность, рыжий шельма! — зашипел в ответ джинн.
Послышались неспешные легкие шаги — аураннец, несший стражу на крыше, решил присоединиться к остальным сумеречникам.
— Я так понимаю, господа, именно вам я обязан спокойным и тихим ночным дежурством? — негромко поинтересовался Акио.
Аураннец медленно обтер лезвие изогнутого меча об рукав.
С железным шорохом вдвинул клинок в ножны и спросил:
— Что сказал этот извращенец?
— Что убил двух женщин за незаконную связь, — фыркнул джинн.
— «Убил двух женщин!», — зло передразнил сумеречник.
И скривился в презрительной усмешке.
— Да он муху прибить не способен! Чуть в штаны не наделал, когда я помог умереть первой преступнице!..
— Морда аураннская, бессердечная… — зашипел все еще расстроенный Нуалу.
— А что такого?! — искренне обиделся Акио. — Между прочим, вторая металась и бегала от меня по комнате, как курица, всю мебель переколошматила! Вы когда-нибудь пробовали отрубить голову женщине, которая прячется за спинами целой толпы других баб и евнухов?!.. Это, чтоб вы знали, очень непросто!
Лаонцы переглянулись и согласно закатили глаза — мол, аураннец есть аураннец, что с него взять.
— Нет, а почему вы кривитесь? — прижал уши Акио. — Мне приказали — я сделал! Вы бы по-другому поступили? И вообще, у этих смертных нет никакого понятия о приличиях! Преступница вполне могла бы покончить с собой! Я ей и так и эдак пытался объяснить: мол, простите, но сопротивление бесполезно, лучше приготовьтесь достойно принять смерть! А она? Орала и бегала от меня!
