Меня застрясло; а со мной, казалось, дрожь эта сотрясала и кого-то ещё, прячущегося в глубинах моего "я".
— Найдём… найдут ли обе наши души, она и я, место для успокения? Ил ей заново плыть и плыть, без конца и без цели?
— Не знаю. — Тихий, еле слышный ответ — почти бесцветным голосом. Кто-другой, а не я, с лёгкостью бы проглядел эти болезненные нотки.
Я мягко и осторожно растёрла его спину.
— Если смогу… — начала. — Если мне достанет власти и умения… Я заберу её с собой.
— Возможно, она и не захочет уходить. То, что осталось, — творение её братьев. Вряд ли они придутся ей по нутру. Или она — им.
— Что ж, тогда лучший выход для неё — остаться во мне… мною. Я, конечно, не царство небесное, но мы довольно долго мирились друг с другом, запертые в одном теле. Даже переговаривались… в своёи роде. Я обо всех этих видениях и снах, если что. Пусть длятся, так и быть. Они в самом деле более или менее… отвлекают.
Вскинув голову, Сиех уставился на меня во все глаза. Я нацепила маску невозмутимости, силясь не рассмеяться как можно дольше. Впрочем, надолго меня не хватило. Разумеется, ему со своими вытаращенными глазами удалось продержаться не в пример дольше. Впрочем, что я удивляюсь? Как никак, у него были пара-тройка с лихвой столетий практики.
Тесно обнимая друг друга, мы смеялись до упаду, валяясь вповалку на полу, Сиех и я; так он и отгремел, подойдя к концу, последний день моей жизни.
***Я вернулась в свои комнаты в одиночестве, где-то за час до наступления сумерек. Войдя внутрь, обнаружила, что большое кресло по-прежнему было занято устроившимся там Нахьей (словно он так и просидел там целый день, недвижимый; хотя поднос, брошеный на прикроватную тумбочку, опустел). Он приподнялся, стоило мне переступить порог; подозреваю, что смутившись, захваченный мною врасплох, или, по меньшей мере, не выйдя ещё из своих мечтательных грёз.
— Ступайте куда вздумаете, до конца дня, — сказала ему. — Я намереваюсь недолго побыть одной.
Без малейшего спора, он мигом очутился на ногах. На кровати лежало платье — длинное, церемонное облачение, превосходного кроя, за вычетом расцветки. Грязновато-серой. А рядом — туфли и прочие дамские безделушки в тон ткани.
— Это приволокли слуги, — сказал Ньяхдох. — Чтобы вы красовались в них сегодня вечером.
— Моя благодарность — им и вам.
Не глядя, он прошёл мимо к выходу. До меня донеслось, как замерли на пороге шаги. Застыл он там или нет? Может, разворачиваясь назад. Может, приоткрыв рот и готовясь заговорить. Нет, одно только безмолвное молчание. А мгновением позже — двойной щелчок дверью.
Искупавшись, я напялила на себя заготовленное платье и уселась напротив окон. Оставалось лишь ждать. Ждать.
Передо мной… подо мной вились мои земли.
Сторожевые башни, бороздящие горный перевал — и кишащие врагами. Даррийские отряды — полегшие там, изничтоженные до последней живой души. Боровшиеся до последнего, что есть мочи, храбро и отважно. Тяжко. Хоть узкая расщелина прохода и легла им на руку; но, на конец, защитников было ничтожно мало, врагов же — тьмы и тьмы. И Дарре продержались, настолько, что успели возгореться пожары сигнальных огней, осветив небо и подав голос: Враг на подходе.
Второй линией обороны простёрлись непроглядные заросли лесов. Великое множество атак захлебнулось здесь: умерщвлённые змеиной отравой, подкошенные хворобой, загнанные удушливым захватом цепких лиан, плетьям коих не было скончания. Народ мой никогда не брезговал бить исподтишка, хитрить и пользовать каждый случай, дабы нанести урон. Не гнушаясь рассеять по чащобе наших мудрейших, лесных ворожей, коим ведомо было, как искусно бить из засады и тотчас скрываться, и отходить обратно в джунгли, точно крадущиеся пантеры.
Но времена менялись, и на сей раз враг явился не один, а с оружием. Особенным оружием. Скриптором. Неслыханное, невиданное всем Крайним Севером зрелище; ибо магия амнов — презренная и малодушная уловка по нашим варварским меркам. Для тех же, кто вздумает отважиться на подобную трусость, заполучить наёмников из числа скрипторов, хоронящихся под рукой Амн, — чересчур роскошное удовольствие. Но, разумеется, не для самих Арамери.
(Глупая, недалёкая девчонка. У меня же полным-полно денег. Что мешало мне отправить на защиту Дарра своего скриптора? Но, раз уж пошло на то, я по-прежнему та же грязная маленькая дикарка; мне и в голову не придёт подобное бесчестие; а теперь уже слишком поздно.)
Скриптор, почти ровесник Вирейна, чертит печати сигилов на бумаге и облепляет ими несколько деревьев, а после отступает назад. Столп раскалённого добела пламени выжигает сквозь заросли противоестественно прямую прогалину. И шквал этот несётся, вперёд и вперёд, на многие мили вперёд, под самые створы каменных стен Эрребейи, разнося их вдребезги. Хитро; охвати они огнём все леса целиком, и пожару полыхать бы долгие-долгие месяцы. Здесь же — лишь узкая тропа. Когдя пламя довершает свою работу, скриптор бросает вдогонок ещё пару словес божественного наречия, и огонь унимается окончательно, улегаясь пеплом и пылью. Путь свободен, не беря в расчёт раздроблённые обуглившиеся стволы, торчащие тут и там, да перегораживающие дорогу выгоревшие до неузнаваемости останки зверей и птиц. До Эрребейи — рукой подать; достичь её сроку — не более дня.
Какое-то шевеление на опушке. Кто-то выживший бредёт, слепо оступаясь на каждом шагу, едва не теряя сознания от удушливого дыма. Мудрейшая? Нет, быть того не может, мужчина… мальчик, подросток, почти ребёнок, слишком юный, чтобы произвести на свет дочерей. Откуда ему здесь взяться? Мы ни разу не отправляли подобных мальчишек на убой. Знание сходит в разум, отчётливо отражаясь в зрачках: народ мой доведён до отчаяния. До последней черты. Даже дети должны сражаться, дабы дать нам возможность выжить.
Рой вражеских солдат тучно, словно набежавшие муравьи, сгущается вкруг маленькой фигурки. Нет, не предавая и его смерти. Но, сковывая цепью, сажают в подводу с припасами и ташат за собой в победном марше по нашим землям. Достигни они Эрребейи, и его как трофей выставят напоказ, отравляя гречью поражения наши сердца… ох, вот как всё случится. Мужчины наши — ценнейшее из драгоценных сокровищ Дарре. И в духе врагов перерезать этому несчастному глотку прямо на ступенях священного Сар-эн'на-нем, лишь бы поболе просыпать соли на наши незаживающие раны, лишь бы боль наша не знала ни сна, ни передышки.
Мне самой следовало послать скриптора.
