Мне самой следовало послать скриптора.
***Бальная зала Небес: безмерно огромная, с потолком, теряющимсся где-то высоко над головой, и стенами, расцвеченными светом, переливающимся как жемчужные перлы (живей прочих дворцовых камор), розовеюще-блеклыми, ровно лепестки роз. После прочей безжалостной белизны, болезненно отдающейся в глазах; эта лёгкая рябь, перемежающая стены, казалась непривычно яркой. Живой. Грозди канделябров, подобно ночному небу, испещрённому звёздами, раскачивались высоко над головой; в воздухе плавно стремилась мелодия (очередное тяжеловесное и вычурное творение, из тех, что особенно по вкусу амнийцам) — секстета музыкантов расположилась невдалеке на помостах. Полы, на удивление, отличались от привычной небесной то ли материи, то ли плоти: начищенные и золотистые, цвета полированного тёмного янтаря. Но быть последним он никак не мог — нигде не было видно ни шва; а вздумай неведомый строитель обойтись одним цельным куском, то сюда потребовалась глыба янтаря размером с приличный взгорок. Однако, всё говорило в пользу моего предположения. По крайней мере, по виду.
Ах да, и люди, заполнявшие всё это переливающееся великолепие. Я до глубины души была ошеломлена сгрудившейся здесь толпою гостей (да что там — толпой! тьмой-тьмущей), пожаловавших сюда согласно специльным разрешениям, дозволяющим всем им оставаться в Небесах. На эту, одну-единственную ночь. Должно быть, не меньше тысячи приглашённых слонялось передо мной: самодовольные, надутые как павлины чистокровные; достойнейшие из достойнейших служителей закона, назойливые как мухи; напыщенные короли и королевы из тех могущественных и славных земель, в сравнении с которыми и я, и мой Дарр казались мелкими сошками; знаменитейшие персоны из рядов искусства, завзятые кокотки и видные куртизанки; иначе говоря, все знатнейшие и именитые персоны, от мала до велика. Растрачивая последние оставшиеся мне деньки жизни, я, с головой погрязнув в собственных бедствиях, должно быть, словно ослепла, раз мимо меня прошли (вернее — проехали), незамеченными, экипаж за экипажем, карета за каретой, весь отчий день снующие во дворе Небес. (Лишь так этакое сборище могло беспрятственно пронестись во дворец). Моя собственная вина. Моё упущение.
Я бы с радостью, войдя внутрь, поскорей затерялась во всеобщей гурьбе, слившись с толчеей. Если б могла. Все вокруг сновали в идеально-белом, церемониальном цвете, положенным на Небесах согласно традиции для подобных торжественных событий. Лишь я одна была серовато-бурым пятном, выбивающимся из общего ряда. Впрочем, так или иначе, мне в любом случае не удалось бы просто исчезнуть, ибо стоило войти и застыть у вершины лестницы, близстоящий слуга — затянутый в незнакомого вида странную форменную ливрею (даю слово, прежде мне не попадалась на глаза ни одна такая) — деловито прочистив горло, громогласно взревел на весь зал (я аж дрогнула, пожалев, что нельзя, да и нечем, заткнуть уши):
— Леди Йин Арамери, избранная Наследником Декарты, милосердного и благосклонного нашего стража всеях Ста тысяч Королевств! Почётная гостья наша!
Вынужденная замереть, так и не двинувшись дальше первой ступеньки, я стояла, выпрямившись, понукаемая, обшариваемая каждой парой из сотен глаз, враз обернувшихся на меня.
Стояла, никогда прежде, за всю мою жизнь, не выставляемая напоказ перед подобным полчищем. Паника на мгновение взбудоражила тело, от головы до пят, вкупе с несусветной, взявшейся из ниоткуда уверенностью: Они знали. Они всё знают. Все они знают. А как же иначе? Грянули учтиво-вежливые сдержанные рукоплескания. Лица многих осветили улыбки, но подлинным дружелюбием там и не пахло. Интерес, да, — заинтересованность того деловитого рода, когда у тебя перед носом призывно машут призовой телухой, которую невесть как скоро распнут на заклание и разложат по тарелям персон, меченных особой привилигией. Какова она придётся на вкус, а? Мне представились как наяву их многозначительные, оценивающие, поблёскивающие от алчности, жадные взоры. Если бы только и нам удалось урвать кусочек…
Во рту пересохло. Если бы не стиснутые, затёкшие от стояния столбом колени, то я б точно прямиком вылетела, сбежала отсюда, развернувшись на точёных (и адски натирающих) высоких каблучищах. Ну, вот вам и ещё одно озарение: не так ли и повстречались мои почтенные родители, на очередном арамерийском балу. Как статься, может, в этой же самой зале. Не довелось ли и матушке стоять здесь, на этих самых ступенях, лицом к лицу перед скопищем придворных, ненавидящих её и страшащихся одной лишь матушкиной улыбки?
А она… она бы улыбнулась ответно.
Быть посему; я сосредочила взгляд где-то поверх бурлящих внизу голов. Растянув губы в улыбке, приподняла ладонь, взлетевшую в воздух любезно-царственным жестом, — и возненавидя в ответ их лицемерную изнанку, кроющуюся за маской учтивости. Страх потихоньку отступал, так что спуститься по ступенькам удалось легко и без запинки, не боясь заодно выглядеть неотелившейся коровой.
Будучи на полпути вниз, я бросила взгляд на происходящее в зале: Декарта восседал на возвышении против входа. Каким-то чудом сюда удалось доволочь его громадное каменное седалище, "кресло-которое-не-есть-трон", прямиком из палаты для аудиенций. Теряясь в тёмных глубинах каменных объятий, бесцветные дедовы глаза выжидающе следили за мной.
Я коротко склонила голову. Он сощурился, не мигая. Завтра, подумала я. Завтра.
Толпа вкруг меня сходилась и расходилась, подобно чавкающим челюстям.
Я пробивала себе дорогу, минуя льстивые стайки подхалимов, кои в бессмысленной попытке выслужиться чуть ли не зайцем забегали вперёд, затевая светские толки; и прочий, куда более честный, народец, попросту одаривавший меня стылыми или ядовито-сардоническими небрежными кивками. В конечном счёте, я-таки протащилась туда, где толпа наконец проредела (по счастливой случайности как раз близ стола с подкрепляющими силы закусками). Подхватив у служителя бокал с вином, взахлёб осушила его до дна, потянулась за другим и вдруг краем глаза заметила сбоку арку застеклённых дверей. Взмолившись про себя: пусть только те окажутся не декоративными, а с крутящейся ручкой, — подойдя ближе, с радостью нашла, что ведут створки не куда-нибудь, а как раз наружу, в широкий внутренний дворик, патио, где уже успела скопиться горстка гостей, насладиться и, так сказать, напитаться, тёплым (подогретым не без помощи магии) ночным воздухом. Кое-кто многозначительно перешёптывался, завидев меня, проходящую рядом, но большинство увлечённо погрязло в собственных мелких делишках, секретах, соблазнах (и соблазнениях), словом, всем таким, чем обычно занимаются в укромных тёмных уголках на подобного рода сборищах. Я остановилась, лишь потому что перед носом выросли поручни перил, — и тратя долгие минуты, усердно приостанавливая дрожь, коя сотрясала запястье, чтоб наконец допить захваченный с собою бокал.
