Мысли его перескакивали с одного на другое — то он пытался сообразить, какое нынче может быть число и какого месяца, то вспоминал с улыбкой, как бежал когда-то в паническом ужасе по этим самым улицам, спасаясь от домового, то с волнением думал, как завтра позвонит Фирузе.
Так, потихоньку, он добрался до дому и поднялся по лестнице на свой этаж. Дверь его квартиры была прикрыта, но не заперта. Он толкнул ее и вошел.
При виде его домовой спрыгнул со стола и прижал к голове свои острые ушки.
— Наконец-то, — недовольно пробурчал он. — Умаялся я уже сторожить. Сдаю квартирку в целости и сохранности — хошь проверяй, хошь нет. А я пошел, заждались меня…
— Спасибо, — сердечно сказал Овечкин, и домовой, кивнув, растворился в воздухе, как и не было его никогда.
Проверять Михаил Анатольевич ничего не стал. Он только прошелся по квартире, открывая нараспашку окна и отмечая про себя, какую рухлядь надо вынести отсюда и что да как переделать, чтобы в комнатах стало просторнее и светлее. Затем он вскипятил чайник, заварил чай и в ожидании, пока тот настоится, позвонил на работу, чтобы объясниться не откладывая. Однако в библиотеке, не дав ему и слова сказать, ужасно обрадовались, что его отпуск без сохранения подошел к концу, и поинтересовались, какого числа он выйдет на работу. Овечкин про себя подивился, каким это чудом дела его устроились сами собою, без его участия, и пообещал выйти послезавтра.
Жизнь как будто потихоньку налаживалась. Он налил себе чаю и уселся за кухонный стол. Но только Овечкин успел сделать глоток, в глазах у него неожиданно потемнело — так бывает иной раз, когда резко выпрямишься…
И когда тьма рассеялась, Михаил Анатольевич обнаружил, что сидит уже со своей чашкой в крошечной горенке за простым, гладко струганным столом. За открытым окном зеленела лесная чаща и звенел птичий хор. А напротив за столом он увидел отца Григория, Великого Отшельника, как называли его Ловчий с Пэком. Отец Григорий внимательно, с улыбкою в глазах, смотрел на него.
Михаил Анатольевич машинально отхлебнул еще чаю и поставил чашку на стол.
— Здравствуйте, — растерянно пробормотал он. — Как это я…
— Здравствуй, здравствуй, — сказал отец Григорий. — Это не ты, это я. Уж таким ты молодцом оказался, что захотелось мне, старику, повидаться с тобой еще разочек. Не обессудь за беспокойство.
Овечкин покраснел.
— Что вы, что вы! Я очень рад…
— Ой ли?
Овечкин покраснел еще сильнее, и отец Григорий усмехнулся.
— Ну что, нашел, значит, переплет от книжки своей? — повторил он едва ли не слово в слово сказанное однажды Черным Хозяином Данелойна. Но Михаила Анатольевича больше уже не удивляло, откуда они все знают.
— Вспомнил, — задумчиво кивнул он в ответ. — Не скажу, что это было приятно… но я все вспомнил. Наверное, мне надо поблагодарить вас… да и всех тех мужей превеликих, что столь много обо мне позаботились…
— Не стоит. И каково тебе теперь знать, что в прошлом и ты был колдуном не маленьким и имел изрядные магические знания?
— Я предпочитаю забыть о этом, — Овечкин посмотрел в глаза отшельнику. — Надеюсь, я за все расплатился?
— За все, — подтвердил отец Григорий.
Оба они знали, о чем говорят. Для Великого Отшельника, в отличие от прочих, не было тайной, что откровение, снизошедшее на Овечкина в тот миг, когда принц Ковин вызвал его на дуэль, касалось отнюдь не одной только принцессы Май. Оно воистину оказалось тяжким грузом, ибо включало в себя память о прошлом воплощении маленького библиотекаря — жизни, в которой он и вправду был ученым колдуном. Тем самым незадачливым волшебником, который в погоне за знаниями выпустил из мира голодных духов Хораса, за что и поплатился. Вот что узнал Овечкин о самом себе, и знание это было ему неприятно. Не слишком он был хорошим человеком когда-то, прямо скажем, паршивым человеком был, мало чем отличавшимся от Де Вайле, колдуньи из Данелойна, в своей неуемной жажде знаний. И поплатился он за это не только жизнью. Посмертное странствие его происходило затем во многих темных мирах, в том числе и в мире Хораса — не зря подземелье это показалось ему знакомым. И насмотрелся и натерпелся он такого, что вполне был объясним тот страх, что преследовал его в теперешней жизни от рождения и превратил в маленького человечка, закрывающего на все глаза и уши. Скрытая память о том, что он еще не до конца расплатился за свои прегрешения, всегда жила в Овечкине, оттого и пребывал он до тридцати пяти лет в съежившемся состоянии, тише воды, ниже травы… Все было не случайно. И новая, решающая встреча с Хорасом была предопределена в этой его жизни, и самопожертвование его было предопределено тоже, и как легко было на самом деле уступить страху, сделать всего один шаг не туда, чтобы нить оборвалась и все опять пришлось начинать заново! Неудивительно, что теперь, когда он расплатился наконец, ему хотелось забыть обо всем этом навсегда.
— Зря ты так, — сказал отшельник, читая его мысли. — Думаешь, с какой стати мужи превеликие столь о тебе заботились? От нечего делать?
— Не знаю. Не стою я того.
Отец Григорий покачал головой.
— Скромность, она, конечно, качество хорошее. Но что ты собираешься делать теперь? — спросил он.
— Ничего, — сказал Овечкин. — Снова забыть. Все знания ко мне вернулись, но не хочу я больше ничего такого… Я встретил девушку — она будет мне хорошей женой. Завтра я собираюсь сделать ей предложение.
— Да, она будет тебе прекрасной женой, — кивнул отшельник. — Но ты сам хорошо ли подумал?
— Не собираетесь ли вы меня уговаривать?.. — почти сердито начал Михаил Анатольевич.
— Нет, нет. Просто интересуюсь, хорошо ли ты подумал.
— Хорошо, — сказал Овечкин. — Отпустите вы меня, ей-Богу, отец Григорий, пожалуйста…
— Сейчас, сынок. Сейчас и отпущу. Но неужто ты думаешь, будто и впрямь сможешь забыть — сейчас, когда прошлое и настоящее соединились и ты стал самим собой — о той силе, которой ты обладал и обладаешь заново? Подумай вот о чем — ведь и силой, и знаниями можно распоряжаться с умом, не так, как ты делал это раньше. Да и характер у тебя, прямо скажем… Боюсь, ты себя недооцениваешь. Разве ты уже забыл, как, еще будучи маленьким перепуганным человечком, хотел сбежать от домового не куда-нибудь, а в сказочный мир, который охраняют мои соседи по лесу?
— Забыл. А не забыл, так забуду. Я хочу жить, как обыкновенный, нормальный человек. Любить жену. Растить детей. Работать…
Овечкин поднялся из-за стола и нервно прошелся по горнице.
— Ну-ну, — посмеиваясь, сказал Великий Отшельник. — Что ж, иди, попробуй…
