Велся же этот рассказ ради одного-единственного слушателя. Ибо, как было известно Босоногому колдуну, принц Ковин не мог, конечно, в одну секунду превратиться из злодея в кроткого ангела, но именно сейчас он находился в подходящем состоянии духа, что было вызвано мистической подоплекой самопожертвования Овечкина и Баламута. Именно сейчас от его слова зависела дальнейшая судьба принцессы Май, и именно сейчас он мог и должен был произнести нужное слово. Завтра он мог и передумать…
И принц Ковин произнес это слово. Бледный, дрожащий, с таким видом, будто он сам не слишком хорошо понимает, что делает, он сказал, что, коли так, он согласен на расторжение договора и даже не требует отступного…
Отступного потребовал король, памятуя обо всех предыдущих обещаниях посла.
— Я очень рад, — сварливо сказал он, стараясь не глядеть на королеву, — что дело с самозванцем разъяснилось. И хотя он заслуживает самого сурового наказания, мы будем помнить о том, что суд чести все-таки состоялся. Пусть уходит с миром. Однако, помнится мне, речь шла о трех, не то четырех волшебных талисманах…
Аркадий Степанович согласно закивал.
— Я готов вручить их вашему величеству немедленно. Извольте только подписать акт о расторжении договора!
И он торжественно извлек из-за пазухи заранее заготовленный заветный свиток, несущий принцессе Маэлиналь избавление от гибельного для нее брака.
…Михаил Анатольевич проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
Он неохотно приоткрыл глаза и увидел чатури, сидящего на спинке кровати у него в ногах.
— Привет, ягненочек, — тут же затараторила вещая птица. — Извини, что потревожил твой сон. Но ты ведь и так дрыхнешь целыми днями! А после обеда прошло уже два часа!
— Привет, — со вздохом отозвался Овечкин. — Вообще-то, говорят, выздоравливающим спать полезно.
— Врач сказал, что завтра тебе уже можно будет встать, — авторитетно заявил чатури. — Так что ничего, перебьешься!
Овечкин вздохнул еще раз и сладко потянулся под одеялом. Спорить с этим настырным болтуном не имело смысла, хотя Михаил Анатольевич и поспал бы с удовольствием еще часика два.
Выздоравливать было приятно. Королева Дамора не изменила своего отношения к самозванному сыну, когда узнала причину и все подробности заговора. Она отвела покои на своей половине дворца и для Овечкина, и для Баламута, пригласив к ним лучших придворных врачей. Оба были окружены ее неусыпными заботами, имели прекрасный уход, а уж про роскошь обстановки и говорить было нечего. Под таким пуховым одеялом, под каким покоился нынче Овечкин, сон наплывал сам собою…
— Я пришел поведать тебе новости, — сказал чатури. — Что происходит в Данелойне, например…
Михаил Анатольевич отмахнулся.
— Я и так знаю, что происходит в Данелойне.
— Ну да, ну да, — язвительно заскрипел чатури. — Ты же теперь стал у нас таким умным! Даже как-то неловко называть тебя ягненочком…
Овечкин разулыбался.
— Есть у меня и другая фамилия, против моей куда как героическая! сказал он. — Впредь можешь звать меня Овцовым.
Чатури некоторое время молча таращил на него свои желтые круглые глаза, потом захихикал.
— Понял… Однако, должен сказать тебе, Овцов, что, как бы ты ни был умен, а кое о чем ты не ведаешь, и никогда тебе не догадаться!
— Может, мне лучше и не знать этого? — осторожно осведомился Овечкин, уже постигший некоторые тонкости в искусстве разговора с капризной птицей.
Чатури немедленно надулся.
— Может быть!.. Мне просто жаль девушку. Сама она тебе не скажет, а ты, тупица, так и не поймешь ничего, хоть сто лет проживи!
— О какой девушке речь?
— О такой, — ехидно ответил чатури. — Твой номер не прошел. Кстати сказать, сегодня утром к королю Фенвику приехал твой друг, Никса Маколей. Он получил родительское благословение, разумеется, преисполнен благодарности и ждет не дождется, когда вы с Баламутом вернетесь наконец в Айрелойн. Свадьбу решили отложить до вашего полного выздоровления.
— Я рад, — просто сказал Овечкин. — Как Доркин-то… что врачи говорят?
— Неплохо. Босоногий колдун сделал все, что мог, так что он ненамного отстает от тебя. Даже спит всего на час больше!
— Он спас меня, — Овечкин посмотрел в потолок. — Я и сам сделал бы для него все, что можно…
Чатури вдруг беспокойно завозился, задвигался туда-сюда по спинке кровати и вперил в Овечкина встревоженный взгляд.
— Вообще-то я пришел посоветоваться с тобой насчет Доркина. Не знаю, право…
Он умолк, а Михаил Анатольевич уставился на него с любопытством. Нечасто вещую птицу приходилось видеть в состоянии растерянности!
— Что-то случилось?
— Да не то чтобы…
Чатури опять замолчал, отвел взгляд и, нахохлившись, принялся вертеть головкой, словно высматривая что-то в разных углах комнаты. Овечкин не выдержал.
— Ты пришел мучить меня загадками? Постыдился бы волновать больного! То девушка какая-то, то вовсе не пойми что!
— Ладно, — неохотно сказал чатури. — Понимаешь, открылось мне знание… и сдается мне, Доркин был прав, когда говорил, что от знаний моих одни неприятности. Я хотел помочь ему, а выходит что-то такое…
Он тяжело вздохнул.
— Я пришел к тебе за советом, потому что ты… ну, в общем, я тебе доверяю.
— Благодарствую, — нетерпеливо сказал Овечкин. — Нельзя ли ближе к делу?
Чатури еще немного повздыхал, помялся и наконец решился.
— Ладно, слушай. Когда Доркин… ну, ты помнишь, он с ума сходил из-за принцессы — еще тебя жениться заставил! Теперь-то понятно, почему он так себя вел, но тогда… Мне очень хотелось помочь ему. И я спросил у богов что может отвлечь его от этой несчастной любви? Боги долго молчали и ответили мне только сегодня ночью. То, что они сказали, способно отвлечь кого угодно от чего угодно, но я не понимаю, что делать с этим теперь. Говорить ли Доркину? Вот в чем вопрос!
— Если ты объяснишь мне, в чем дело, — сказал измученный долгой преамбулой Овечкин, — я, может быть, и сумею что-нибудь посоветовать!
— Он изменился, — трагически заявил чатури, словно не слыша. — Он больше не страдает. И я не хочу заставлять его страдать снова.
— Тогда мой совет тебе — и не заставляй!
— Но я не могу держать свое знание при себе!
— Открой его мне, — окончательно потеряв терпение, потребовал Михаил Анатольевич. — И проваливай… не заставляй страдать и меня!
— Ты тоже изменился, — чатури поглядел на него искоса. — Вернее, стал наконец самим собой… что же, слушай меня внимательно. Ты, может быть, не знаешь, но когда-то, давным-давно, Баламут Доркин дал клятву не жениться и не родить сына, который продолжил бы семейную традицию и сделался, в свою очередь, королевским шутом. Однако все клятвы бесполезны, коль судьбе вздумается подшутить над нами, и вышло так, что больше двадцати лет назад у него родился сын, о котором он ничего не знает. Ужасна судьба этого мальчика… матерью его была ни больше ни меньше, как сама колдунья Де Вайле! Случилось так, что она влюбилась в Баламута — в те времена, когда еще была способна на какие-то человеческие чувства, — но он не глядел в ее сторону, да и кто осудил бы его за это?! Тогда она, желая все-таки познать радости любви, приняла обличье молоденькой хорошенькой девицы и однажды, когда Баламут был в изрядном подпитии, соблазнила его. Но и колдовство ей не помогло, и на следующее утро он забыл о ней, как забывал о многих хорошеньких девицах. Колдунья же не забыла и не простила ему этого. После той ночи она понесла и в положенное время родила сына. Ничего не сказав ни Баламуту и никому другому, она отнесла ребенка в лес — единственное дитя, когда-либо рожденное ею! — и бросила там на съедение диким зверям. Женщина с волчьим сердцем!.. Однако вопреки ее желанию мальчик чудесным образом уцелел. Ныне он уже взрослый. И самое главное — месть Де Вайле все-таки удалась. Он собирается стать шутом, как и его отец! Если Баламут узнает об этом, горе его будет беспредельно. Вот что открыли мне боги…
