Сам бассейн был квадратный, с высокими колоннами по периметру. Бело-красный мозаичный пол представлял четыре времени года в виде четырех дев, расположенных по углам бани. Талиесин мигом скинул одежду и вошел в теплую воду.
— Ах, — вздохнул он, — вот стану королем, первым делом заведу баню.
— То же самое ты говорил о кровати! — отвечала Харита. Она сбросила верхнюю рубаху, но осталась в короткой нижней, соскользнула в воду с противоположного края бассейна и поплыла к Талиесину. Они встретились посередине, обнялись и неторопливо поплыли, ощущая, как растворяется в подогретой воде усталость; их тихие голоса гулко отдавались под высокими сводами зала.
Искупавшись, они вышли в соседний двор, легли на широкие каменные скамьи и немного подремали, обсыхая на солнце. Талиесин проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо. Он повернулся и увидел Хариту.
— Мой пригожий бард, — сказала она, гладя его грудь. — Все эти дни были, как сон, такой дивный, что я боюсь проснуться. Не оставляй меня, Талиесин.
— Не оставлю, Владычица озера, — сказал он, беря в ладони ее лицо. Они долго сидели в пустом дворе, тихо разговаривали и смеялись вполголоса.
Вечером, на закате, вернулся правитель Маридуна с четырьмя воеводами. Они вошли в зал с конюшни в то время, когда Талиесин и Харита входили со двора, и в мгновение ока весь дом ожил. Словно по волшебству, комнаты заполнили слуги, которые деловито сновали туда-сюда. В большом очаге запылал огонь, появились роги с вином. Чернокосые девушки внесли тазы, чтобы помыть руки и ноги королю и воеводам, из которых двое приходились правителю сыновьями.
В разгар суеты появился старик, которого Харита и Талиесин видели утром. За ним двое слуг тащили резное кресло. Кресло водрузили посреди зала, и вождь важно опустился на свой трон. Для остальных поставили кресла попроще, и, когда все расселись, девушки принялись мыть им ноги.
Вошел человек с животом, как мучной куль. Он вышагивал с такой напыщенной важностью, что, если бы не засаленный бурый балахон, его впору было бы принять за хозяина дома. Позади семенил худосочный юнец — он нес жезл с железным набалдашником.
— Языческий жрец из храма и его служка, — прошептал Талиесин.
Харита приметила явно неодобрительный взгляд, которым, проходя, наградил их жрец.
Седой управитель, склонившись, заговорил с королем. Тот обвел глазами комнату и остановил взгляд на пришельцах, потом что-то сказал старику, и тот, подойдя к Харите и Талиесину, произнес:
— Владыка Пендаран желает выслушать вашу песню. Если ему понравится, можете оставаться. Если нет, убирайтесь вон.
— Справедливо, — отвечал Талиесин. — Можно мне с ним поговорить?
— Как хочешь. — Старик повернулся, чтобы уйти.
— Сделай милость, друг. — Талиесин удержал его за рукав. — Представь меня твоему господину.
Взяв Хариту за руку, Талиесин вслед за управителем подошел к королю, который сидел, поставив босые ступни на колени девушке, поливавшей их водой из кувшина.
— Бард Талиесин желает быть представленным, — сказал управитель.
Пендаран Гледдиврудд, правитель деметов, сидел на резном троне, ссутулясь и положив на колени меч. Его длинное, морщинистое лицо кривила усмешка. Он мрачно взглянул на Талиесина, чуть менее мрачно — на Хариту, взял у мальчика кубок с вином и хмыкнул.
Талиесин склонил голову и произнес:
— Я Талиесин, главный бард Эльфина ап Гвиддно из Гвинедда.
Мальчик налил и протянул ему кубок. Талиесин поблагодарил и поднес вино к губам, но в этот миг Пендаран Гледдиврудд встал и вышиб кубок из рук барда. Кубок со звоном покатился по полу, вино выплеснулось на мозаичный пол, замочив Талиесину сапоги и штаны.
— Спой прежде, — проревел Пендаран.
Четверо у него за спиной загоготали, хлопая себя по коленям и грубо тыча пальцами в певца.
— Возможно, — все так же ровно и твердо продолжал Талиесин, — имя Эльфина для деметов — пустой звук, но я видел, как под его кровом гостей привечали и сажали на лучшие места из одного лишь уважения.
Пендаран скривился еще пуще.
— Если тебе не по душе наше гостеприимство, иди побираться к другим.
Запустив руку в дорожную суму, Талиесин вытащил письмо от Давида.
— Я пойду к другим, — сказал он, протягивая кусок пергамента, — но я обещался доставить это.
Король взглянул на письмо с опаской, как будто оно могло превратиться в змею и ужалить, потом кивнул управителю. Тот принял послание от Талиесина и вслух прочел по-латыни.
— Давид — глупец, — объявил Пендаран, выслушав.
— Он высоко отзывался о тебе, — отвечал Талиесин.
Пендаран Алый Меч оскалился.
— Не хочешь петь, уходи, не испытывай мое радушие.
— И впрямь не хотелось бы испытывать то, чего нет, — спокойно произнес Талиесин.
Четверо воевод за спиной у вождя деметов застыли с разинутыми ртами. Один из них привстал. Пендаран поднял руку, и тот снова опустился в кресло.
— Пой, попрошайка, — сказал он. — И пой хорошенько, не то это будет последняя песня в твоей жизни.
Талиесин повернулся к Харите, чтобы взять арфу.
— Давай уйдем, — прошептала она, — нас охотно примут в другом месте.
— Меня попросили спеть, — отвечал он. — Я намерен распахнуть двери и вызвать золотой дождь.
Взяв арфу, он вышел на середину зала и начал перебирать струны. Первые чистые звуки заглушил гомон, но он продолжал играть. Пендаран сидел, осклабясь, воеводы шумно тянули вино из кубков.
Когда Талиесин открыл рот, чтобы запеть, жрец выступил вперед и ударил жезлом в пол.
— Владыка Пендаран, — выкрикнул он, — этот человек зовет себя бардом. Я кое-что знаю об этих так называемых друидах. Каждый может бренчать на арфе и считать себя бардом. Позволь мне испытать его, прежде чем он начнет.
Языческий жрец вышел вперед, масляно улыбаясь. Пендаран Гледдиврудд злобно усмехнулся и сощурил глаз.
— Хорошо придумано, Кальпурний, — хохотнул он. — Ладно, пусть покажет, на что способен. Кто знает? Может, заслужит своей дерзостью порку. Так мы и там повеселимся.
Кальпурний встал напротив Талиесина. Все собравшиеся прекратили свои занятия и столпились взглянуть, что будет. Харита, стиснув руки и закусив губу, высматривала пути к отступлению. Она заметила, что в дверях стоят воины с мечами и копьями.
— Будь осторожен, — прошептала она. — Прошу тебя. Талиесин.
Он улыбнулся и сказал:
— Эти люди страдают от недостатка самой обычной учтивости. Не тревожься, лечение болезненно, но, как правило, не смертельно. — С этими словами он повернулся к жрецу.
Тот осклабился и сказал:
— Назови, если можешь, свойства девяти телесных соков.
— Тут все преимущества на твоей стороне, друг, — отвечал Талиесин. — Друиды не морочат людям головы такой глупостью.
Языческий жрец хохотнул.
— Невежа зовет глупостью то, что ему неведомо. Вижу, что ты неуч. Хорошо, назови нам, каким богам и что принести в жертву, дабы вернуть силу мужчине и плодовитость женщине.
— Бог один, и бард не приносит жертв, если недуг можно вылечить простыми травами.
— Травами! — взвыл жрец, его худосочный спутник истерически захихикал. — Ладно, ты небось и не на такое горазд. Без сомнения, истинный бард без труда уврачует недуги песней.
— А ты бы, — холодно отвечал Талиесин, — не говорил чепухи в присутствии того, перед кем тебе следует склониться со всем смирением.
Кальпурний ухватился за живот и зашелся от смеха.
— Зови себя хоть бардом, хоть кем иным, все равно ты лжец и обманщик. — Он повернулся к своему повелителю. — Владыка Пендаран, — из голоса его исчезли всякие следы нарочитого веселья. — Этот человек лжет, что само по себе плохо. Хуже того, он кощунствует! — Он указал пальцем на Талиесина, который стоял как ни в чем не бывало. — Гоните его вон!
Пендаран Гледдиврудд схватился за меч, и глаза его злобно блеснули.
— Итак, тебя разоблачили. Сейчас тебя выпорют и прогонят вон. — Он взглянул на Хариту и облизнул губы. — Но женщина твоя останется.
