— Что вы испытываете к нему?
— Странный вопрос, — склонив голову к плечу, отозвался Палач. — Но, если вы подумали, что тоже, что и вы к нему, — он указал на Шельма глазами, — то ошибаетесь. Я просто хочу быть ему другом. Это сильнее меня.
— Вы помните день, когда встретили его и когда прощались?
— День?
— Число.
— В двадцатых числах августа.
— А конкретнее?
— Двадцать первого увидел впервые, двадцать пятого проводил.
— Шельм?
— М? — тот непонимающе посмотрел на него. — Что?
— Когда у тебя день рождения?
— Двадцать шестого.
— А не в ночь с двадцать пятого?
— Ну, в ночь.
— Поздравляю.
— Кого?
— Нас с тобой.
— С чем? — устало спросил Шельм, которому уже надоело чувствовать себя идиотом, и он в тайне от Ставраса уже продумывал очередную каверзу, но следующая фраза напрочь выбила идею баловства из его головы.
— Мы с тобой встретили первого в мире масочника, запечатленного на дракона.
— Что?! — масочники вскричали одновременно.
И в этот момент с неба рухнул на землю бронзовый дракон, но приземлился на землю уже человеком, мальчишкой, и кинулся на шею к своему человеку.
— Макилюнь! — зашептал он в шею опешившего мужчины. — Я так скучал. — И поднял на него свои зеленые, драконьи глаза с вертикальными зрачками. Масочник пошатнулся, но парень легко удержал его и обеспокоено заглянул в лицо. — Ты… не рад? Но Радужный сказал…
Ставрас прокашлялся. Эр обернулся на него и вдруг резко отпрянул от Палача, но тот снова шагнул к нему и посмотрел на Шельма через плечо дракона, который был почти на голову ниже его самого.
— Теперь ты просто обязан принять мою клятву.
— С чего это вдруг?
— Ты ведь должен быть уверен, что я никому не скажу, что ты запечатлен на Радужного Дракона.
— Я и так был бы уверен, что не скажите, — отозвался Шельм, посмотрел на Ставраса, все еще недовольно хмурящего брови и буравящего взглядом спину Эра, которому, действительно, было стыдно за то, что он вот так просто выдал его секрет. Но он был так счастлив, что Макилюнь не забыл его, что хочет увидеться. Ведь он чувствовал, все это время чувствовал, что что-то не так. Что эта неизбывная тоска, что мучает его, нечто большее, чем привязанность и благодарность к человеку, который спас его когда-то. И когда Ставрас всего несколько минут назад объявил, что он, оказывается, давно уже запечатлен, он бросил свой пост в горах у мертвых яиц и переместился сюда, открыв портал прямо в полете. Драконы редко пользовались ими, лишь в моменты острой необходимости, но Эра переполняли такие сильные, яркие, почти слепящие чувства, что он переместился не раздумывая.
— Так ты примешь её? — настойчиво спросил Палач у Вольто.
Тот картинно вздохнул, оглядел с ног до головы продолжающую обниматься парочку, и махнул рукой.
— А что с вами еще делать?
— Вот и хорошо, что ничего, — объявил Ставрас и глянул на Палача. — Так что, там с приглашением на чай?
— Идемте. Конечно, идемте.
— Мне ведь можно быть с ним теперь, да? — Эр неожиданно резко повернулся к Ставрасу, заглядывая в глаза. Лекарь вздохнул.
— Ну, конечно, можно. Кто я, чтобы спорить с целым миром?
— Шельм, а почему у Палача такое странное тотемное имя с мягким знаком на конце? — полюбопытствовал Ставрас, когда они уже подлетали к поместью Икуф.
— Только у них фамилия не переворачивается. Потому что Палачи на самом деле рождаются в разных семьях, но живут в одной. И, кстати, никто никогда не видел аллеи их семьи.
— Положим, — Ставрас важно покивал драконьей головой на длинной шее. — Но мне вот интересно, а они что же, детей рожать не имеют права?
— Нет, ну, почему же? Просто даже у двух Палачей не всегда рождается Палач и тогда ребенка отдают в одну из семей, из которых вышли его родители.
— А Палач, к примеру, может жениться, то есть, как там у вас, обменяться маской с другой, непалачьей?
— Может, — кивнул Шельм. — Но тогда эта другая маска уходит к нему под холм.
— Ясно. Да, и еще, — зависая над поместьем и выбирая место для посадки, поинтересовался дракон, — у Димитрия клятва как-то странно прозвучала, не так как у нашего Гини.
— Просто он её как положено, полностью произнес, потому что я сам дал согласие, а Гиня кратенько, чтобы не дать мне передумать, — проворчал шут, спрыгивая на траву.
Ставрас за его спиной снова стал человеком и на дорогу, ведущую к главному дому, они выбрались уже вместе. Но до подъездных ступеней так и не дошли, потому что стоило приблизиться, как откуда не возьмись, из близлежащих к дороге кустов выскочила девчушка лет четырех-пяти, в белом, праздничном платьице, уже довольно прилично испачканном грязью и паутиной, и с умильной мордашкой, перемазанной в пыли. Волосы у нее были светлые, а глаза голубые-голубые. Она замерла, встретив незнакомцев, но увидев Шельма, широко распахнула глаза, сделала робкий шажок навстречу и, привстав на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть, то ли спросила, то ли позвала.
— Братик?
Шельм, где стоял, там и осел на траву, а девчушка кинулась к нему на шею, детским голосочком шепча что-то невразумительное, про то, что она его себе так и представляла, таким большим и красивым, и что теперь они будут с ним дружить. Так что, в родительский дом Александр и Веренея Икуф в сопровождении Ставраса вошли вместе.
Их ждали в главной гостиной, но Шельм даже поздороваться не успел с присутствующими, зато сразу же с порога обратился к матери, сидящей на узкой кушетке вместе с пожилым масочником из семейства Шлим.
— Почему ты не сказала мне? — он спустил с рук сестру, и та кинулась к Лидии.
— Мама, мама, Алекс такой хороший!
— Не сомневаюсь, малыш, — улыбнулась та, и с ноткой лукавства взглянула на старшего сына. — Хотела сделать сюрприз, получилось?
— Еще бы, — фыркнул Шельм и отправился к одном из пустующих кресел, выбрав то, что было поближе к уже севшему Ставрасу.
— Ну, что ж, — Байрон Икуф поднялся, оглядел гостей и родственников и мягко произнес: — Так как у нас здесь присутствуют… — он замялся, но все же выбрал нейтральное слово, — люди незнакомые, начнем со знакомства. Думаю, меня знают уже все. Мою жену Лидию тоже. Рядом с ней старейший из ныне живущих представителей рода Шлим — Корнелиус Тюльпанмилш.
Пожилой масочник встал, опираясь на изящную витую трость, словно сплетенную из стеблей и цветков тюльпанов, с навершием в виде маски Тарталья и коротко склонил голову с абсолютно седыми волосами, перетянутыми сзади тонкой черной лентой. Он действительно выглядел как крепкий старик богатырского телосложения, но тому, кто хоть немного был знаком с истинной продолжительностью жизни масочников, сразу становилось ясно, что Корнелиус прожил не одну и даже не две полноценные человеческие жизни. Старик сел.
