А цыган просто украл цыпленка и впервые в жизни попался, хотя на протяжении многих лет имел обыкновение ужинать курятиной. Он, однако, оказался уличен в краже в крайне неблагоприятное время, ибо за короткое время в одной из провинций страны было похищено несколько тысяч цыплят, и деревенские жители в один голос выражали свое раздражение и тревогу, а закон всегда прислушивается к подобным вещам. Вот почему в качестве наказания за свою трапезу Пульони получил целый месяц тюремного заключения.
— Всего-то месяц! — воскликнул цыган. — Это же сущий пустяк!
Он покрутил в воздухе пальцами, и сразу же месячный срок стал казаться Арнольфу ерундой.
— Труд всей моей жизни погиб, — сказал герцог.
— Мы не можем этого знать, — ответил Пульони.
— Чего мы не можем знать? — спросил Арнольф.
— Человеку не дано знать, хорошо или плохо то, что с ним случается, а также как и почему это случается, — пояснил цыган.
И несчастный герцог посмотрел в пол и ничего не ответил.
— Только моя мать умеет видеть вещи такими, каковы они на самом деле, — добавил Пульони.
— Твоя мать ясновидящая?! — воскликнул Арнольф, чье удивление преодолело даже владевшее им отчаяние.
— Ну да, — сказал цыган.
Тут пришел тюремщик, чтобы запереть заключенных каждого в его камере, ибо преступникам разрешалось навещать друг друга только в течение нескольких часов в продолжение дня.
И какое-то время спустя срок заключения цыгана истек, а еще через несколько дней вышел на свободу Арнольф. В том краю как раз кончался последний зимний месяц, и когда поверженный герцог покинул тюрьму, весна уже во всю играла всеми своими красками, и цыган ждал его за огромной аркой тюремных ворот и улыбался солнцу.
— Почему вы печалитесь, господин, когда я весел? — сказал цыган. — Да еще в такой отличный денек!
Арнольф ненадолго поднял глаза к небу, потом снова опустил голову и ничего не ответил.
— Ну ничего, моя мать все нам скажет, — проговорил Пульони.
— Твоя мать? — удивленно переспросил герцог.
— Только вам придется позолотить ей ручку, — сказал цыган.
— Куда идти? — спросил Арнольф.
— В наш табор, — ответил цыган.
И неожиданно герцог принял решение.
— Идем.
И кто знает, поверил ли он словам цыгана о необычных способностях его матери, или же просто улыбка Пульони направляла его неуверенный шаг, подобно тому, как лучи солнца заставляют плющ карабкаться выше по стене. Как бы там ни было, двое бывших узников вместе пришли в табор цыган.
Казалось, в таборе не было недостатка в цыплятах, как, впрочем, и всегда. Старуха-цыганка как раз готовила одного из них.
— Это мой друг, с которым я познакомился в тюрьме, — сказал Пульони матери, и лицо старой цыганки тотчас расплылось в приветливой улыбке.
— Каждый, кто был в тюрьме вместе с моим сыном, наш дорогой гость, — сказала она. — И может рассчитывать на ужин, когда бы он ни явился.
— Мой Друг хочет узнать смысл вещей, — сказал Пульони.
— Ах вот оно что! — проговорила старуха и замерла, задумавшись на мгновение.
Тогда герцог позолотил ей ручку, и старая цыганка велела сыну:
— Принеси порох.
И Пульони тотчас отыскал порох в одном из шатров и высыпал в сгущавшуюся тень под живой изгородью, ибо приближался вечер, и когда старая цыганка подожгла порох с помощью кремня и огнива, в сумеречный воздух поднялся плотный серый дым. Он был хорошо виден на фоне темных кустов, и старуха, глядя на него, подняла вверх руки; и когда глаза герцога и Пульони привыкли к полутьме, они начали различать в дыму какие-то тени.
— Это мы, — шепнул цыган, когда в сумерках задвигались темные фигуры — расплывчатые, но все же ясно различимые среди клубов дыма.
— Да, это вы, — подтвердила цыганка, — но очень давно. Вы оба встретились еще до того, как появилась Земля.
— Что она хочет сказать? — спросил у своего друга Арнольф.
— Смотри!.. — ответила цыганка.
И они увидели, что две дымные фигуры достают что-то из огромных корзин.
— Потерпи немного, она нам все объяснит, — сказал Пульони.
— Но где это происходит? — не успокаивался герцог.
— В пучинах Времени, — ответила цыганка.
— А что они достают из корзин? — снова спросил Арнольф.
— Смотри же!.. — повторила старуха.
И Арнольф увидел звезду Ордена Странствующего Сокола, вожделенную награду рыцарского сословия, которой он лишился. Тем временем вторая дымная фигура достала из корзины какой-то предмет, похожий на кастрюлю или котелок. Все туманнее и расплывчатей становились склонившиеся над корзинами зыбкие фигуры, и пороховой дым рассеивался и таял, пока сквозь него не проглянули кусты живой изгороди, а герцог хотя и увидел что-то, по-прежнему ничего не понимал. Вечерние сумерки окончательно сгустились, и вот уже какая-то звезда засверкала в небе, где таяла редкая дымная пелена.
— Все это удивительно и странно, — покачал головой герцог. — Но что это означает?
И стоявшая среди вереска старая цыганка, чьи седые волосы развевал уже совсем по-ночному прохладный ветер, сказала ему так:
— Еще до того, как появилась Земля, вы оба сделали выбор, как и каждый человек. Но кто бы ни делал свой выбор в тот день, — и что бы он ни выбрал, — тому суждено было провести месяц в тюрьме. Он поступил мудрее… — Тут цыганка показала на своего сына. — По мне, так не может быть ничего прекраснее кочевой жизни на вересковых пустошах, из-за сделанного им выбора такая жизнь и впрямь становится лучше всего. Мой сын тоже мог иметь и богатство, и почести, но ему хватило ума отказаться от них из-за того, что неминуемо должно было с ним случиться.
— Но откуда он мог это знать?! — ахнул герцог.
— Вы оба побывали на земле прежде, — сказала старуха.
— Раньше? — переспросил Арнольф.
— И не один раз, — подтвердила старая цыганка.
— Да, теперь я припоминаю, — медленно проговорил Пульони. Но герцог лишь потрясенно смотрел в пространство, и впоследствии ему так и не удалось припомнить, видел ли он обоих цыган наяву, или эта мудрость открылась ему во сне.
Роза Тиббетс
Перевод В. Гришечкина
Шум набегавших на берег волн напоминал мерное биение могучего сердца Вечности. Это был единственный звук, нарушавший оцепенение раннего утра, но молодой человек, сидевший в одиночестве в своей комнате в пансионе, вовсе не замечал моря. Все его мысли блуждали милях в сорока от побережья, где высились холмы Норт-Даунса и где когда-то распускались груши и одевались цветами фруктовые сады, но теперь сады для него опустели, холмы утратили свою прелесть и очарование, а случилось это около года назад. И тогда молодой человек покинул отцовскую ферму и казавшиеся ему огромными холмы, чьи отлогие увалы обнимали единственные поля, которые он знал, и отправился в путь, чтобы отыскать свое счастье, — если конкретнее, то молодой человек собирался служить репортером в газетке, которая распространялась на южном побережье на территории всего-то в несколько квадратных миль.
