обе живы. Он не знал, ушла ли прошлая смерть в Элизий или в Тартар, или для неё существовало особенное место. Может, такие как они, просто исчезают без следа после того, как сдают свои полномочия? Он не знал, но пока не чувствовал себя настолько усталым, чтобы желать найти ответ. Он видел многих теней, в том числе и тех, кого знал при жизни. Со многими он заговаривал, помогая им нащупать ту самую жилку памяти, за которую нужно держаться, но ещё никому из них не удавалось вспомнить всё.
— О чём думаешь? — спросила его тень.
В Аиде её голос был совершенно иным, мягким, боязливым, бесконечно нежным. Аластору хотелось оградить её от всех бед, хотелось сломать для неё все законы, как он это сделал для сестёр. Но сёстры были живы — а ей уже ничто не могло помочь по-настоящему. Хотя, наверное, тень тоже заслужила преступление правил. Пусть его осудят боги, пусть продлят его срок на ещё одну вечность. Какая теперь разница? Кому вообще нужны законы, если нельзя их нарушить?
Он нагнулся к траве и сорвал алый цветок, подержал его в руке недолго и затем вставил в её волосы.
— О тебе. И обо всём, — ответил он честно, и она слегка улыбнулась, прислонилась к нему и положила голову на плечо.
Вдруг на миг он отвлёкся, посмотрел на черту горизонта, где опять возникла фигура мальчика. Асфодель подошёл к нему ближе, и Аластор тоже встал с травы, опираясь на трость, обнял его и предложил сесть рядом с ними. Асфо или Орфей, как его здесь называли, часто приходил сюда. Он всё так же не говорил, но зато Аластор мог чувствовать через него, что с сёстрами всё в порядке. Смотреть на них он не смел. У него ещё не было той силы, которой владела Персефона, да и такой выдержки ему тоже недоставало. Лучше не видеть их пока, — думал он. Если увидит — это будет плохой знак, значит, наступит их час, но пока он не собирался к ним приходить.
Потому что здесь у Аластора была река забвенья, на чёрную мирную воду которой можно было смотреть в то время, пока проходили века и бессчётные людские жизни уносились во тьму, как падающие звёзды. Рядом была тень девушки, которой он мог признаваться в любви до бесконечности, и мальчик с глазами и волосами старика, понимавший его, как никто другой. Аластор занимался тем же, чем и всегда, тем, что было его природой, единственным предназначением. Он был смертью. Наконец, спустя столько лет, он достиг желаемого, он оказался на вершине пищевой цепочки, на пьедестале человеческих законов. Он убивал. И у него была целая вечность на это.
