– Вы хотите сказать «Да, я буду работать» или «Да, я буду жевать свою ручку»?
– Эээ… работать, господин Рощезвон. Профессор концом указки перебросил за плечо непокорную прядь, выпавшую из его гривы.
– Я очень рад. Знаете, мой дорогой друг, однажды, когда я был в вашем возрасте, я вдруг был захвачен идеей сосредоточиться на той работе, которую мне задал мой учитель. Не знаю, откуда у меня появилась такая идея, потому что ранее ничего подобного мне в голову не приходило. Я услышал о том, что некоторые поступали именно таким образом – понимаете, сосредоточиться на выполняемой работе, – но я никогда не думал, что можно это попробовать и самому. Но – и тут я попрошу вас послушать внимательно! – что при этом произошло? Я вам скажу. Я обнаружил, что задание, которое задал мне мой учитель, очень и очень просто. Почти оскорбительно просто. И я сосредоточился еще больше. И когда я выполнил его, я попросил дать новое задание. А потом еще. И все мои ответы оказались совершенно правильны. И что же произошло дальше? Я восхитился тем, что я такой умный, но я выполнил так много заданий, что заболел. И вот поэтому я хочу предупредить тебя – и весь класс. Берегите свое здоровье. Не перетруждайтесь. Не спешите сделать все сразу, ибо вы можете заболеть, как это случилось со мной, когда я был, дорогие мои мальчики, юн, как вы, и уродлив, как вы, и грязен, как вы. Но если вы, мой дорогой Стон, не завершите свою работу к четырем часам, мне придется задержать вас до пяти.
– Понятно, господин Рощезвон, – покорно согласился Тит. И вдруг почувствовал, как его ткнули чем-то в спину. Обернувшись, он обнаружил, что мальчик, сидевший позади него, передает ему записку. Худшего момента для этого было не выбрать, однако, к счастью, Рощезвон смиренно и одновременно царственно закрыл глаза. Развернув бумажку, Тит обнаружил, что это вовсе не записка, а грубая карикатура на Рощезвона, который был изображен преследующим Ирму Хламслив с лассо в руке. Рисунок был сделан очень неумело и совсем не смешно, и Тит, у которого совсем не было настроения для насмешек, бросил ее назад через плечо. Но мелькнувший в воздухе бумажный комок в этот раз привлек внимание Рощезвона.
– Что это такое было, мой дорогой мальчик?
– Эээ. просто скомканный кусочек бумажки, господин Рощезвон.
– Принеси ее своему учителю. Это даст ему возможность хоть чем-то заняться. Он сможет поупражнять свои старые пальцы, разворачивая ее. Чем же еще заняться до конца этого урока?.. – А потом добавил, словно размышляя вслух: – О крошки, грудные младенцы… крошки и младенцы… как ваш старый учитель иногда от вас устает!
Скомканную бумажку подобрали и вернули Титу. Тот встал из-за парты и направился к столу учителя. Когда до него оставалось всего пара шагов, Тит неожиданно положил бумажку в рот и проглотил ее.
– Я проглотил ее, господин Рощезвон.
Учитель нахмурился, и болезненное выражение промелькнуло на его благородном лице.
– Тит Стон, мне стыдно за вас. Тебя придется наказать. Залезайте на парту и стойте без движения.
Простояв на парте несколько минут, Тит почувствовал, что его снова сзади толкают. Он уже и так попал в неприятное положение из-за глупости мальчишки, сидевшего позади него, и злобно прошипел «Пошел к черту!», но повернувшись, он обнаружил, что позади него стоит Щуквол.
Молодой Хранитель Ритуала столь бесшумно и незаметно вошел в классную комнату, что его появление заметили всего несколько мальчиков; остальные были слишком поглощены своим обычным бездельем. Щуквол считал, что обязан время от времени навещать классные комнаты во время занятий и, полагая, что его официальное положение дает на это право, входил без стука. Но возглас Тита привлек теперь всеобщее внимание.
И до учеников постепенно стало доходить, почему Тит стоит на парте и кому он крикнул «Пошел к черту». Тит застыл без движения – голова сильно повернута, торс развернут на узких бедрах, руки сжаты в кулаки, подбородок сердито опущен. Он с ужасом понял, что его гневный выкрик оказался адресованным не мальчику, сидевшему за ним, а человеку с пегим лицом – самому Щукволу.
Так как Тит стоял на крышке парты, ему приходилось смотреть сверху вниз на лицо, облеченное властью, которое к тому же выросло, словно из-под пола. Щуквол смотрел на Тита снизу вверх; на губах его замерла кривая улыбка, брови слегка подняты, во всем выражении некое выжидание, словно показывающее, что хотя Щуквол и понял, что мальчик никак не мог догадаться, кто стоял позади него и похлопывал его по спине (и соответственно не был повинен в крайне наглом обращении к Хранителю Ритуала), однако при этом так или иначе требовалось извинение. Просто невозможно было допустить, чтобы к Хранителю Ритуала – пусть и ненамеренно – обращались подобным образом, даже если непочтение проявил сам Герцог.
Но извинения не последовало. Ибо Тит, как только осознал, что произошло – что он выкрикнул «Пошел к черту» в лицо тому, кто воплощал столь ненавидимые им власть и удушение всяческой свободы, – инстинктивно понял, что пришел момент, когда он может и должен бросить вызов самому страшному исчадию ада.
Принести извинения значило подчиниться.
Тит всеми глубинами своего существа ощущал, что не должен спускаться с высоты положения ни в прямом, ни в переносном смысле. Перед лицом опасности, перед лицом того, кто воплощал ненавистную гадкую традицию, перед этим человеком с изувеченными красными руками, вздернутыми сутулыми плечами он должен выстоять и остаться на высоте. Он должен держаться изо всех сил за рваный край скалы, куда зашвырнула его судьба, и спуститься на землю лишь после того, как будет одержана победа и он сможет ликовать, радуясь своему триумфу; он должен знать, что он, переборов страх, не опустился на колени перед человеком, замешанным из совсем другой глины. Он должен показать превосходство, данное ему от рождения.
Но Тит, если бы даже захотел, не мог пошевелиться. Он побледнел, его лицо стало белым как бумага тетради, лежащей на столе. Лоб стал липким от пота, его охватила страшная слабость. Держись, держись! Ни на что другое у него просто не было сил. У Тита не хватало смелости взглянуть в темно-красные глаза, взгляд которых из-под полуприкрытых век был устремлен прямо ему в лицо. Пару мгновений Тит смотрел поверх Щуквола, а потом вообще закрыл глаза. Его смелости и решимости хватало лишь на то, чтобы не приносить извинений.
А потом вдруг Тит почувствовал, что стоит уже не вертикально, а под каким-то странным углом. Когда он в испуге открыл глаза, ему показалось, что вокруг него вихрем завертелись парты; какой-то очень далекий голос выкрикнул что-то тревожное, и Тит без сознания рухнул на пол.
