После полудня Меррен ан-Назир встал с дивана, на котором провел последний час, и неторопливо начал одеваться. Не только в ткань и заклятия, но и в сталь.
— Дюберри! — крикнул он призывно.
Паж появился тотчас же. Да, Дюберри больше не был монахом. Ничуть. Паж как паж, в Нортении таких тысячи. Только лицо чересчур умное. И глаза чересчур грустные. Больные глаза.
— Помоги застегнуть, Дюберри, — ласково сказал Меррен.
Паж молча стал протягивать ремни сквозь пряжки.
«Он стал бледным», — подумал Меррен. — «Очень бледный юноша, который всегда молчит. Иногда мне кажется, что в нем что-то сломалось. Может быть, он не нужен? Если он сломался, если не выдержал уже сейчас — может быть, он теперь не нужен?»
Дюберри затянул последнее крепление и остановился рядом с великим магистром.
— Что-нибудь еще, мейрессар? — спросил он безжизненно.
— Одевайся, — ворчливо, но добродушно сказал Меррен. — Через часок выходим. Собирай вещи, что у тебя там скопилось…
— У меня ничего нет, — бесстрастно сказал Дюберри. — Я буду готов через десять минут, мейрессар.
— Можешь не торопиться так. Ладно, иди. Дюберри!
— Я слушаю, мейрессар.
Меррен помялся, ощущая неожиданную и непривычную для себя неловкость. Потом собрался с духом.
— Ты в последние дни бледен и грустен, мой Дюберри, — сказал он мягко. — Я хочу знать, почему? Мне нужно это знать. Что тебя тревожит?
— Кровь, — сказал Дюберри.
Меррен чуть не поперхнулся. Все, что мальчишка пережил за последние недели, не приучило его к крови? Вот это да! Не ждал…
— Ты ее по-прежнему боишься? — внимательно спросил он.
— Я ее не люблю, — сухо сказал Дюберри.
— Ну, предположим, я ее тоже не люблю, — усмехнулся Меррен. Разумеется, кроме той, которая бежит в моих жилах. Да и то — только пока она бежит там, а не по земле. Но это не заставляет меня чахнуть на глазах у друзей и подчиненных. Так в чем же дело? Что тебя гложет?
— Зачем? — спросил Дюберри, сцепив зубы.
— Что — зачем?
Дюберри закрыл глаза, борясь с чем-то внутри себя. И ему удалось превозмочь это, чем бы оно ни было. Когда он открыл глаза снова, это был почти что прежний Дюберри. Искренний и открытый.
— Зачем это все, мейрессар? — спросил он, обводя движением руки внешнюю стену. — Зачем кровь на улице? Зачем они жгут?..
— От страха, малыш, — тихо сказал Меррен, притягивая мальчишку к себе за плечо. — Им очень страшно. Скоро все они умрут, а драться за свою жизнь не с кем. Врага нет. Они дерутся с мертвыми вещами и друг с другом, потому что больше драться не с кем.
— Это значит, что у них нет цели, — сказал Дюберри, поднимая голову и глядя лену в глаза. — Мы… я тоже убивал, — он поглядел на собственные руки, словно видел их впервые. — Да, мейрессар, я убивал. Но я знал, зачем я это делаю, и понимал, что иначе нельзя. И то… было трудно. Убивать — это, оказывается, плохо. И грязно. Но если знаешь, зачем — еще можно прорваться через грязь, терзаясь, мучаясь, казня себя, но хотя бы веря — что человек должен выйти из грязи, чего бы это ему не стоило. Но зачем прыгать в грязь и барахтаться там, если ты никуда не идешь? У них нет цели, мейрессар!
— У них никогда не было цели, малыш, — сказал Меррен и повернулся на звук. В дверь вежливо скреблись.
Магистр прошел к двери и отворил ее. С ручки сорвался малютка-нетопырь, сделал круг по комнате и приземлился на плечо Меррена. Прижался крошечной мордочкой к мочке уха и возбужденно запищал.
— Я тебя тоже люблю, — сказал Меррен. — Ну тише, тише, уже скоро идем. Совсем скоро идем.
— Разве может жить человек без цели? — настойчиво переспросил Дюберри. — Разве хорошо ему, когда в жизни нет смысла?
— Может, Дюберри, может, — вздохнул Меррен. — Прекрасно он может жить и вовсе без смысла, и с маленьким скучным смыслом, и с великим смыслом, и с фальшивым смыслом… Плохо ему, страшно ему, но живет… Человек вообще на диво живучая тварь, наверное, потому, что его так легко убить. Его все время убивают — голод, болезни, пожары, наводнения, враги, звери, сама смерть, наконец… а он все цепляется за жизнь, цепляется… уже неплохо научился цепляться, надо признать, порой и не оторвешь. А цель — что цель… Цель — это здорово, мой Дюберри, когда есть из чего выбирать, и когда умеешь выбирать. У тех, что спалили монастырь Боргейз, тоже была цель — и что? Разве от этого стало меньше крови или больше счастья?
— Иногда мне кажется, что я понимаю, — сказал Дюберри. — Или почти понимаю. А потом вдруг начнешь говорить себе это вслух — и все. Ты заблудился среди слов, а смыслы куда-то ушли, и понимание теряется, теряется… Тогда мне тоже становится страшно, мейрессар. Я думаю, вот то, что сейчас происходит — это ведь губит весь наш мир? Все горит, всех убивают… скоро здесь будут только скелеты в закопченных руинах. Я думаю — Закат губит людей, или люди губят сами себя в преддверии Заката? Может быть, это хитрая ловушка богов — объявить о Закате, а люди друг друга сами перебьют? И никакого очищения мира не надо, никакого обновления — мы сами все сделаем. Ведь до храма должен дойти один? В живых должен остаться — один? И если в храме ничего не случится, то что тогда станет делать этот герой — один?!
Меррен бережно обнял его за плечи.
— Я тоже этого боюсь, — почти что шепотом сказал он. — Теперь тебе должно стать легче, намного легче. Теперь мы будем бояться этого вдвоем, а вдвоем даже бояться не так страшно.
Дюберри выпростался из объятий и снова заглянул магистру в глаза.
— Спасибо, мейрессар, — дрогнувшим голосом сказал он.
— Иди, малыш, — сказал Меррен. — Одевайся, собирай свое «ничего нет», а потом сходи во флигель и предупреди первую команду, чтобы предупредила остальные. Не торопись, но и не медли. Иди!
Когда дверь за Дюберри закрылась, Меррен взял со стола свои кольчужные перчатки и внимательно посмотрел на дамирларское клеймо.
— Хотел бы я знать, откуда он их притащил, — сказал он вслух.
Нетопырь проникновенно пискнул. За окном, из-за крыш соседних домов поднимался новый столб дыма.
— Да, — сказал магистр, — да, крошка. Закат и люди, люди и Закат… «И поднимутся в неразумии своем друг на друга, и истребят сами семя свое, и вот: белена и пустыш на рухнувших храмах их. Но праведный и разумный спасется.»
Он решительно натянул перчатки и шагнул к двери.
* * *
Солнце уже лежало на горизонте, с каждым мигом опускаясь все ниже и ниже. Оно оставляло потрепанный и покачнувшийся мир. Мир мог отдохнуть от света и жара и приготовиться к ночи. Но ему было не до того.
Пылал Клер-Денуа, и шумел Гезрей. Тревожился Фенгеблат и праздновал Пяастиэ. Молчал Нараэто. Бурлил Сирранион. Эскадра в Тренг-Роверо подняла вымпелы, салютуя уходящей дерзкой арленте.
