Ничем не примечательные черты, резкие там, где требуется плавность, и наоборот. Маленькие круглые глаза, то ли зеленые, то ли серые. Гладко причесанные и скрученные в тугой пучок длинные, но жалостливо тонкие, светлые, без единого золотистого оттенка волосы. Никаких румян, белил и прочих ухищрений, которые обычно используют женщины, чтобы утереть нос природе. Впрочем, я не смог бы представить незнакомку в раскраске столичной модницы. Стошнило бы. Зато так, простенько и живенько, можно было смотреть. А когда изучать лицо стало невмоготу – произошло это довольно быстро, я перевел взгляд на одежду.
Вот так так! А ведь просительница явно прибыла не из захолустья. И не на последние монеты в кошельке. Дорожное платье из шерстяного сукна, выделанного не хуже шелка, не вычурные, но дорогие, ослепительно-белые кружева, перчатки из тонкой тисненой кожи. Украшений нет, зато за одну ажурную шаль уплачено по меньшей мере пятьдесят серебряных монет. Но хотя все это женщина явно носила привычно и умело, я не смог отделаться от ощущения, что она вовсе не хозяйка своей жизни. И оказался прав.
– Вы испрашивали разрешения посетить Блаженный Дол. С какой целью?
Эрте Сиенн ответила. Но только после того, как я раздвинул полы накидки и показал глянцевую жучиную спинку, а до явления знака Смотрителя словно к чему-то прислушивалась, одновременно напряженно вглядываясь в мое лицо.
– Я служу дому Мон.
Прозвучало довольно гордо и достаточно многозначительно, чтобы любой провинциальный олух мог сообразить: гостья важная.
– И что же нужно вашему дому в отданных под мою опеку краях?
Возможно, следовало спрашивать попроще, без вызова, но я слишком торопился, чтобы вести беседы издалека. Впрочем, женщина не обиделась на мою непочтительность и не разозлилась, а, кажется, напротив, услышала в моих словах что-то приятное для себя.
– Здесь изложено возмущение эрте Роханны, моей нанимательницы. – Она протянула мне запечатанный футляр. – Но если пожелаете, я могу пересказать. Вкратце.
– Если это возможно.
Сиенн посмотрела на меня с таким выражением в глазах, которому больше всего подходило словесное сопровождение вроде «для меня нет ничего невозможного, если просите вы».
– Эрте Роханна несколько лет пользовалась услугами мастера, проживающего в Блаженном Доле. Покупала мази и прочее для здоровья тела. Но последняя покупка оказалась худшей, нежели предыдущие. Не произвела нужного воздействия.
Понятно. Богатая старуха бодрилась-бодрилась и вдруг обнаружила, что прежние средства не помогают. Нет бы признать, что возраст берет свое и с ним не справятся никакие притирания… М-да.
– Она желает получить назад свои деньги?
– И извинения. Либо объяснения, почему купленный товар оказался ненадлежащего качества.
Суть прошения понятна. Но стоит ли она того, чтобы приглашать эту женщину в Блаженный Дол?
– Я посмотрю, что можно сделать. И передам вам ответ. Если, конечно, вы не будете настаивать на личном общении с провинившимся мастером.
Женщина снова ответила не сразу, но теперь словно о чем-то глубоко задумалась, и мой вопрос оказался именно тем средством, что вывело ее из оцепенения:
– Я всецело доверюсь вам, Смотритель. И буду ждать вас и ваше решение здесь. С нетерпением.
Если бы она была чуть попривлекательнее, я бы расценил ее последние слова как приглашение к более близкому знакомству. Хотя а почему, спрашивается, дурнушкам нельзя мечтать о любви?
Когда я вернулся в комнату, где проводилась чистка, бритоголовой и худышки там уже не было, одна Ньяна по-прежнему лежала, вытянувшись во весь рост, на столе. Я снял с себя накидку и закутал в нее бывшую защитницу, ставшую чуть ли не втрое меньших объемов. Кости, конечно, сохранили прежние размеры, но создавалось ощущение, что мяса на них почти не осталось. Да и до кожи было страшновато дотрагиваться: припухлости под слоем мази и потеков гноя еще оставались. Наверное, Ньяну следовало обмыть, но это задержало бы нас в Литто еще на какое-то время, а день давно перевалил за свою середину, и оставшегося времени едва хватало, чтобы добраться в Блаженный Дол засветло.
Я поднял легкое как пушинка тело, пошел к дверям и тут только сообразил, что придется возвращаться еще раз, за кулем с одеждой и оружием. А может, попробовать унести все сразу? В конце концов, защитница весит так мало…
Но пока я раздумывал, к кулю протянулась рука, не менее крепкая, чем моя. С рыжими волосками на тыльной стороне ладони.
– Заботься о своей ноше, а эту понесу я.
Где-то…
Бож милостивый, ну зачем, зачем, зачем?! Почему ты позволил своей половинке задурить голову этому… этому… Кретину!
Надо же было додуматься избавиться от защиты! Кто теперь будет заботиться о безопасности его тупой головы? Да и я хорош, нечего сказать! Всего одним глазком не углядел, и на тебе! Подарочек… И как можно было предположить, что он потащится в Литто не затем, чтобы исполнять свои прямые обязанности, а затем, чтобы собственноручно забить гвоздь в крышку своего гроба? Никак. Я думал, что у такого человека чувство самосохранения намного сильнее, чем у многих других. А оказалось, что его нет вовсе.
Хотя вряд ли он думает об опасности. Надеется на свои прежние знания и умения? Кое-что, конечно, осталось при нем, но этого мало для того поля боя, к которому он неуклонно приближается. Он же видел, на что способны одержимые демонами. И понял если не все, то главное: человеческих сил для победы над да-йином не хватит. Ни при каком раскладе. Видел, что девочка способна его защитить. И что? Поспешил отмахнуться от нее? Но почему?
Если братец не соврал, этот парень служил сопроводителем. Значит, он как раз должен хотеть иметь за спиной кого-то похожего на себя прежнего. Но все его поступки приводят к обратному. Теперь он вообще остался один. Как там было написано на гербе мейенских помещиков? Один перед миром. Неужели рассчитывает выстоять? Нет, он все же не настолько глуп. Не верю. Зачем же тогда постарался избавиться от своего ближнего окружения? А что, если…
Он не любит зависеть от кого-либо. Ненавидит. Всей душой. И это неудивительно, после стольких лет послушного исполнения чужих приказов. Может быть, сам не понимает, что делает, но чувствует необходимость. Отряхивает прах прошлого со своих сапог. А как же будущее? Или он не собирается жить долго?
Скорее, не умеет. Нельзя в один день сломать себя пополам и сложить заново. Даже если будут помогать. Можно думать, что ты изменился, но только пока под руку не подвернутся обстоятельства, похожие на прежние и требующие схожего решения. Вот тогда останавливаешься на полушаге и начинаешь лихорадочно осматривать себя снаружи и изнутри, чтобы понять: так случились изменения или нет?
