— Проснись, моя дорогая Эттарра, и расскажи, похоже ли это место на то, которое описано в Священном Писании!
Прелестная девушка послушно села.
— Точь-в-точь! — ответила Эттарра, и ее задумчивая улыбка на менее аппетитных губах показалась бы бесчувственной.
— Ах, в общем, так или иначе, но я не сомневаюсь, что Святой Город модернизировался! И шел, так сказать, в ногу с прогрессом!
— В Раю не существует ни изменчивости, ни тени непостоянства, как ты должен прекрасно знать, поскольку обычно очень любил цитировать в проповедях эти тексты.
— О, Боже мой! — сказал праведный епископ Одо в силу привычки, и благодушие сошло с его мясистого лица.
Теперь наконец его поразило самое что ни на есть искреннее раскаяние. Он подумал о своих прихожанах, о своей введенной в заблуждение пастве, обо всех порядочных, воспитанных и культурных причастниках, заманенных его излишней любовью к риторике в это страшное логово многоголовых драконов и остальных разнообразнейших чудовищ. Поскольку эти нелепые звери, похоже, не являлись всего лишь плодами воображения и фигурами речи. Перед ним действительно находилась одна из двенадцати жемчужин, через которые он обещал цвету своей небольшой паствы славный вход в Рай. А Книга Откровения Святого Иоанна Богослова была, вопреки любому рациональному истолкованию, намного хуже, чем просто высокопарная невразумительность, которой приходится притворно восторгаться.
За этими сияющими стенами несчастные крестьяне и горожане, которых предало его ораторское искусство, теперь находились не под присмотром какого-нибудь благодушного епископа, а были брошены на волю несметного числа повелителей с прическами, как у женщин, и ногами, сделанными из меди, которые проводят время, трубя в трубы, и откупоривая пузырьки с разносчиками моровой язвы, и ставя восковые печати на лбы беззащитным покойникам. Его прихожане теперь являлись отвратительными сотоварищами огромной саранчи с человеческой головой, и необъезженных коней с хвостами наподобие змей, и тельцов с глазами в задней части тела. Да и впечатление от ставящих в тупик обычаев и разношерстного животного мира этого царства отнюдь не сглаживалось благоприятными климатическими условиями, потому что каждую секунду или две происходило — причем достаточно близко, насколько епископ мог вспомнить свои священные штудии, — землетрясение или необычайно сильная буря с градом; каждую секунду или две солнце чернело, или луна краснела, или же звезды сыпались вниз, как плоды с отрясаемого ветром фигового дерева; а семь громов беспрерывно вели беседы, по большей части, на весьма неделикатные темы.
И Одо Вальнерский — и он тоже, — который всецело зависел от спокойной, мирной и изысканной обстановки, вскоре будет заточен в это жуткое место не за какой-то серьезный проступок, но просто благодаря его благонамеренным попыткам сделать жизнь его небольшой паствы более упорядоченной и более приятной. А это инфернальное самоходное облако уже пришвартовывалось…
Глава X
О его праведной кончине
А это инфернальное самоходное облако уже пришвартовывалось к блестящему причалу Рая. Епископ и ведьма поневоле сошли на него, так как альтернативы, по-видимому, не было. И теперь позади и ниже несчастного Одо Вальнерского простиралась лишь бесконечная серая пропасть. Под ногами находились большие сверкающие плитки, похоже, сделанные из желтоватого и голубоватого стекла, а перед ним неумолимо маячили ворота, вырезанные в гигантской жемчужине.
— Ну и ну! — сказал вслух почему-то совершенно отчаявшийся священнослужитель. — Но даже сейчас должен же быть какой-то путь бегства из этого существования, которое я обычно, не подумавши, обещал в качестве награды?
— Должен, — ответила ему Эттарра, очень гордая и счастливая, после еще одного крохотного зевка, — поскольку ничто не может противостоять любви. Но неужели ты не понимаешь? Мне разрешено тебя искушать. Конечно, на облаке не чувствуешь себя в полной безопасности. Но здесь мы стоим на твердой яшме и ляпис-лазури. И с помощью таких обольщений, которые ты, мой чудесный и страшно любимый, я верю, еще окончательно не забыл, я собираюсь предохранить тебя от всех разновидностей райских ужасов.
— Эх, разве возможно, даже в самом конце пути, для праведника уклониться от своей судьбы? Разве есть еще какое-то более подходящее место для посмертного покаяния пользовавшегося всеобщим уважением епископа?
Милая девушка сказала ему тогда, по-прежнему с тем весьма трогательным обожанием, которого, по его мнению, он был не достоин.
— Ценой лишь одного крошечного, приятного, но неблагоразумного поступка — даже сейчас, мой возлюбленный, ты можешь вернуться вместе со мной в Языческий Рай. А он совсем не похож на твое старомодное Царство Небесное, но, наоборот, является демократией, где нет недостатка в современных достижениях культуры и цивилизации.
При этом Эттарра начала говорить о своем теперешнем местопребывании в напыщенной манере всех чрезвычайно молодых поэтов. И праведный епископ Одо, глядя на нее с прежним обожанием и с незабываемым наслаждением от ее прелести, увидел в огромных, удивительно сверкающих глазах Эттарры то, что, как он был уверен, никто в этой ужасной восточной фантасмагории никогда не сможет понять с тем сочувствием, которое упорно тревожило его.
Без сомнения, Эттарра приукрасила некоторые подробности. В описательных пассажах так всегда и делают. А он отлично помнил, как маленькая красавица, когда она притворялась святой, лгала ему из ночи в ночь с елейностью заупокойной службы. Даже при этом восхитительная, обнимающая его ведьма являлась женщиной, которую Одо Вальнерский любил в своей далекой благочестивой юности, когда он верил в святых с жаром и разносторонностью, которые никогда окончательно не выкинуть из головы. А в остальном епископ мог, как он теперь чувствовал, — при всем успокаивающем обветшании старости, так чудесно возмещенном, — получив в награду сердечную верность его Эттарры, быть достаточно счастлив в этих культурных, интеллигентных, обладающих широкими взглядами кругах, которые она описала…
Оставалось лишь допустить обычную для девушек легкую неточность в высказываниях…
Таким образом, епископ начал задумчиво оценивать вероятности того, что произойдет, и тут, просто в силу привычки, перекрестился, отведя на мгновение свои темные глаза от удивительно огромных и сверкающих глаз Эттарры и посмотрев вниз; и в течение этого довольно долгого мгновения он наполовину по-отечески гладил нежную и такую прелестную ручку дорогой возлюбленной своей далекой, благочестивой и пылкой юности; а Эттарра прижималась к нему все плотнее и плотнее и восхитительно извивалась в порыве своей искренней и лестной для него страсти.
