— Они ведь никакие не чудовища, — мягко сказал я. — На самом деле они довольно милые зверьки. Правда же? Им тоже было не с кем играть. И вы сумели подружиться.
Бросила быстрый взгляд, закачалась, держа в объятиях куклу. Пробормотала чуть слышно:
— Аннабет они понравились. Ей было страшно в саду.
— А ещё они были голодными, так? Брошенные, голодные малыши. Папа и мама их бросили, а может, погибли где-то… и это же было хорошим делом — их спасти. Накормить.
Теперь она таращилась не пойми-куда широко раскрытыми глазами. Маленькая Мильен Дорми тоже явно раздумывала. Сказать — не сказать?
— А потом пришла Мариэль…
Где-то хлопнула дверь, взвизгнул голос хозяйки дома — «Недопустимо!» Пришлось прерваться и прислушаться. Перед тем, как договорить последнее: «Она начала на тебя кричать или попыталась ударить и этим вынудила твоих питомцев атаковать».
Но девочка моргнула. Посмотрела неожиданно спокойно и доверчиво. Заговорила сама:
— Мари собиралась на бал, и у неё было очень красивое платье. Голубое такое, с жемчужинками ещё. А я тоже хотела посмотреть бал. Чтобы быть в платье и чтобы танцы… Мари сказала — я могу даже не просить, и всё равно, что дядя и тётя там себе думают, а она не позволит. И что я гадкая и я всё испорчу. Мари очень сердилась. А я… совсем на неё не сердилась, и мы с Аннабет ей спели песенку. Знаете, какую?
Она улыбнулась — чуть-чуть лукавой, милой улыбкой, прямо-таки как пастушки на пасторалях в коридоре. И завела серебристым голоском:
Синейра в лесу собирала цветы,
Девица, что дивной была красоты.
Увидел её Эменейрих-король.
Девица, сказал — брачеваться изволь!
Крысиный вой изнутри оглушил меня еще до того, как она начала петь, а когда начала — я вспомнил, о чём забыл. Гибель местного певуна!
После второй или третьей строки паззл наконец-то сложился, только вот картинка получилась малость не той, какую я себе представлял.
Но я всё-таки успел поднять локоть и защитить горло.
Они кинулись бесшумно — справа, из уголка, где были свалены мягкие игрушки. Две распластавшиеся в воздухе разжатые пружины цвета крепко заваренного чая. Две оскаленные мордочки, метящие в горло.
Вот только горло я успел закрыть, так что первый тхиор скакнул на колено, подскочил — и впился в руку, прямо сквозь рубашку, а второй змейкой скользнул над плечом и нацелился в глаза.
Я грохнулся ничком и покатился по полу.
Синейра сказала — пойду к алтарю,
И девять детишек тебе подарю,
Но только тогда, Эменейрих-король,
Ты на три вопроса ответить изволь!
Колокольчиковый голос выпевал весёленькую песенку, а я впечатывался лицом в ковёр, одновременно стряхивая с руки тварь, которая вгрызлась чуть ниже локтя. Перекатился, приподнялся на одном колене, взывая к Печати — и простейшее поле холода, лёгкий щит заставил второго тхиора вильнуть в сторону — а он уже был совсем возле горла. Хищники брызнули врассыпную, и я тут же перестал их видеть, пришлось вскочить и попятиться к ближайшей стене. И продолжать держать холодовой щит, теперь уже мощный, и пытаться вспомнить — как у них там с холодом, отпугивает?
Синейра спросила: с чего бы луна
Сегодня полна, а потом не полна?
И ей отвечал Эменейрих-король:
Её каждый месяц ест лунная моль!
Атаковали они на третьей строке. Чётко, справа и слева — не оставив возможности подумать или опомниться. Кинулись прямо на щит холода, бесстрашно прошибая его собой — один опять к горлу, второй целился в правую ладонь, в Печать.
Опять защитил горло локтем, отдернул ладонь, вмазал холодовым разрядом по шустрой меткой твари, не попал, не удержал щит во время удара, что-то тёплое и пушистое пробежалось по животу-груди, стремясь скользнуть под локоть, к сонной артерии…
Синейра спросила: о чём бы вода
Журчит, и болтает, и шепчет всегда?
И ей отвечал Эменейрих-король:
О сплетнях, о лентах, о ценах на соль.
Безмятежный детский голосок всё пел и пел, и в ушах лупил визг крысы, и что-то второе — тёплое и злобное, попыталось вцепиться в ладонь, но промахнулось и хватануло за большой палец…
И кто-то свистел там, на пороге комнаты. Или что-то.
Кнут из кожи скортокса.
Первой убралась тварь, которая повисла на большом пальце. Я коротко выдохнул и попытался отшвырнуть тхиора, который настойчиво лез к шее. Схватил тёплое, извивающееся тельце — и тут тварь изогнулась и полоснула клыками, проскользнула под мышкой и оказалась на спине…
Синейра спросила: с чего б ветерок
Ныряет меж сосен, как быстрый шнырок?
И ей отвечал Эменейрих-король:
Его укусил в ляжку бешеный кроль!
Опять воззвал к Печати, загородился морозной сферой — и тхиор наконец-то шлёпнулся на пол. Арделл уже стояла рядом — с поднятым кнутом, зато в глазах волнами расходилась зелень. Растущие травы. Кусты и деревья. Трава по весне.
Тварь замерла, приподняв окровавленную морду.
Ну что же, девица сказала, король, —
Теперь я отвечу, пожалуй, изволь!
Второй тхиор валялся парализованный — варгиня попала кнутом с первого раза. Ладно, неважно. Они застыли глаза в глаза — Гриз и мелкий зверёк, коричневый и гибкий, чуть больше ласки… Нестрашный хищник, скалящийся и рвущийся в бой, даже пока един с варгом.
Находчивых я и весёлых люблю…
И стала Синейра…
Я отлип от стены. Подошёл к самому страшному хищнику Кайетты.
И зажал ему рот ладонью.
И всё закончилось.
В коридорах что-то позвякивало — наверное, подавали к обеду… дробно стучали каблучки нянек — скоро будут здесь. Странно было понимать, что там же люди за дверью, всё время были люди, только руку протянуть, а я с минуту отбивал атаки этих тварей и всё молчал, пока меня тут чуть не загрызли. Хотя когда было кричать, спрашивается?
Крыса внутри, охрипшая от недавних воплей, тяжко вздохнула и, кажись, повалилась в обморок. Во всяком случае, в желудке будто камень лежал.
Снизу вверх на меня глядели огромные, жалобные глаза.
Заглядывали голубыми озёрами — в душу.
Невинные, кристально чистые, будто говорящие — это всё ошибка, ты же всё понял не так, и это всё они, это не я…
Но я не купился.
Я же, в конце концов, видел её лицо.
* * *
— Сломанные куклы и выпотрошенные игрушки, конечно, её рук дело. Так? И фазаны в саду вряд ли так уж сами собой перевелись.
Арделл хмуро кивнула.
У ног начальства безмятежно посвистывали носом два тхиора.
Я только недавно перестал поливать свою одежду кровушкой и до сих пор прижимал к самому глубокому укусу примочку с зельем. Хватануть зубами меня успели с десяток раз — просто в горячке я не все укусы почувствовал.
Милли увела совершенно обалдевшая тётушка — Арделл попросила присматривать за девочкой получше. Скоро в поместье должна была нагрянуть грозная бабуля, так что момент истины неотвратимо приближался.
А нас позабыли попросить вон из комнаты. Потому мы заседали в окружении игрушек и разнокалиберной мебели. Шифоньеры и шкафчики — прямо как у настоящей леди…
— А с кузиной они, значит, поссорились.
— Из-за бала. Знаешь, Лайл, она действительно получала всё, что хотела — Фаррейны выполняли любые её капризы. А тут она пожелала увидеть бал — и чтобы платье было такое же, как у Мариэль. Не соглашалась ждать пять лет до своего первого бала. Мариэль вскипела, наговорила ей гадостей. А она…
— Спела ей песенку.
Весёлую такую песенку о приключениях Синейры, Эменейриха и девяти их деточек. Шуточную — наверное, от прислуги в своём поместье услышала. Пела серебристым голосочком, с милой улыбочкой — и прямым, жестким, неподвижным и недетским взглядом, со взглядом убийцы на невинном личике. И сквозь невинность, как сквозь вуаль то и дело прорезалась злобная радость — когда она видела, как кричит и извивается на полу её кузина.
