— Взял и закатал. Просто закатал.
— В Беловодье ты из Темногорска прошел? Или из Суетеловска?
— Из Суетеловска. Там таких дыр полно.
— А обруч? Откуда у тебя обруч? Не мог же ты его сделать…
— Мне Надежда подарила. Сказала, что он ей не нужен. И отдала.
Выходило, что обруч сазоновский. Но Юл его сам на голову надел. Добровольно. Важно это или нет? Может, и важно. К тому же заклинаний подчиняющих над ним никто не шептал. Получалось, что обруч сам по себе не опасен. Важно, как его использовать. Роман покачал головой, то ли восхищенно, то ли осуждающе. Отчаянный парень. Хулиган.
— Из открытого портала не выходил? — Роман и так знал, что нет. Но не хотел показывать, что знает.
— Нет. Я сразу понял — одному нельзя. Сгину. Да ты не расстраивайся! Ну, так вышло! — Юл схватил Романа за руку. — Я прошел первым случайно.
— Случай тут ни при чем. — Колдун улыбнулся.
Ну что ж, так и должно быть: ученик обставил учителя. Учителя такое должно радовать. И Роман радуется. Хотя и тревожится тоже. Многому ли он Юла выучил? Двум заклинаниям. Маловато, чтобы сражаться с таким колдуном, как Сазонов. Да и не претендовал никогда Роман на роль учителя. Просто жил, как живется, колдовал, как умел. Иногда делал сверх возможного. А Юл на него смотрел. Роман вдруг понял, что с момента их встречи он всегда ощущал на себе взгляд Юла. Даже когда того не было рядом.
— Волосы там, в церкви, отросли?
— Вроде как.
— Судя по всему, ты в портале на год вперед сместился. Интересно, где ж ты побывал?
— До Альфы Центавра четыре года.
— Нет, тут какой-то другой отсчет времени.
— Вместе в портал пойдем? — Юл посмотрел на Романа с надеждой.
— Попробуем, — согласился Роман, — но не сейчас. Ты дяди Гришин номер телефона знаешь? — Юл кивнул. — Назови.
Телефон долгохонько трезвонил, прежде чем главный хулиган снял трубку.
— Ну, кто хулиганит?
— Дядя Гриша, скоро у тебя буду. Сазонов не появлялся?
— Я ведь с тобой разговариваю, чего беспокоишься?
— Если появится, учти, ему нужно срезанное ожерелье и чтобы ты его в кольцо закатал. Да, кстати, ты видел, как Надя срезала ожерелье?
— Видел, конечно.
— Нож был с водным лезвием?
— Что?
— Прозрачный нож?
— А, да. Точно, ледяной.
— Я скоро, — пообещал Роман и швырнул трубку. Вернулся в свою спальню. Совершенно бесшумно.
Надя спала. Он поискал ее сумочку. Нашел. Унес в кабинет. Здесь высыпал содержимое. Нож нашелся. Ледяной клинок в серебряных ножнах. А ведь ножу-то больше трех дней. Значит, этот водный нож куда прочнее того, что умела создавать Марья Севастьяновна да и сам Роман. Гамаюново творение. Сазонов с водной стихией связан плохо. Роман произнес заклинание и приложил зеленый камень кольца к лезвию. На столе образовалась лужица воды. Да еще осталась деревянная рукоятка.
Роман бросил Надину сумочку прямо в кабинете. На место возвращать не стал. Взял обруч и вышел. Надо было спешить.
Глава 18
ЕЩЕ ОДНО ХУЛИГАНСТВО
— Появлялся Сазонов? — спросил Роман, заходя на кухню дяди Гришиного дома.
Григорий Иванович сидел за столом. Литровая бутылка, наполненная кристальной жидкостью, — перед ним. Стаканы граненые, огурчики, грибочки, капуста кислая — все как положено. Один стакан пустой.
— Появлялся, — утвердил Роман Вернон, не дождавшись ответа.
— Появлялся, — кивнул дядя Гриша. — Мы даже с ним выпили за возвращение из дальнего пути.
— И где он теперь?
— В погребе у меня лежит. Тепленький. Хулиганить не будет. Ты ему фингал под глаз поставид?
— Алексея работа. А разве на жениха самогон твой действует?
— Мой самогон — и не проймет? — искренне удивился дядя Гриша. — Да мой кого хочешь уложит.
Роман выскочил из дома, побежал к знакомому погребу. Не соврал дядя Гриша. Вадим Федорович как раз тут и лежал, на полке возле банок, где прежде Надя покоилась, а затем Баз пребывал в беспамятстве, завернутый в одеяло и брезент. Только Сазонов ни во что завернут не был. Смокинг на нем, рубашка белая — прямо с Синклита сюда и пожаловал. И теперь дрыхнет, физиономия красная, как семафор, губы пузырятся, один глаз заплыл. Ожерелье на шее тоже красным светится. Ну и силен у дяди Гриши самогон. Заговоренный — не иначе. Роман на всякий случай ледяные наручники с сильнейшим заклинанием Сазонову на запястья приладил. Да еще пару охранных заклинаний наложил, хотя понимал, что мера лишняя, — от хулиганского этого похмелья господин Сазонов не проснется, пока ему сам главный хулиган не позволит.
Роман вернулся в дом.
— Выпьешь? — спросил дядя Гриша, набульки-вая из бутыли в стакан.
— Чтоб там, рядом с женишком, лечь?
— Ну, зачем так? Я тебе обычного налью.
— Не надо. — Роман глотнул из своей фляги для безопасности. Закусил огурчиком. Тот хрустнул, брызнул кислым соком. Хорош.
— Сильно берет, да… — кивнул дядя Гриша. — Уж коли этой моей самогоновки кто глотнет, ни за что не вырвется.
— Перстень Юла ты сделал?
— Знаешь, так чего спрашиваешь? — Дядя Гриша опрокинул стакан.
— А этот? — Роман повернул сжатую в кулак руку так, что зеленый камень оборотился в сторону дядя Гриши. — Этот тоже твой?
Дядя Гриша долго молчал, глядя на перстень. Вздохнул тяжело и кивнул.
— Чье ожерелье внутри?
— Машенькино. Доченьки моей покойной.
— Значит, Марья Гавриловна Гамаюнова — супруга твоя?
Дядя Гриша фыркнул:
— Тогда она не Гамаюновой звалась — Терентьевой. Мою фамилию носила. Она ведь хулиганка была — поискать. О мировых всяких безумствах задумывалась. А вот деточку нашу не уберегла. Машенька ведь не от болезни умерла какой — не от грудной жабы, как нам в музее этом сказали. Вышло так, что ожерелье ее душить стало. Водой обливали, в речке купали — не помогло. А Марьи Гавриловны, как назло, рядом не было. Звал я ее — не пришла. Не успела. Я тогда ножик ледяной взял, ожерелье срезал и в перстень закатал — да поздно. Все равно не помогло, все равно вижу — дитятко мое умирает. Я ее на руки. А она вздохнула и не выдохнула. Глазки приоткрыты, на мир смотрят, не видят. А сама — не дышит. Я — в комнату ту, обитую пурпурным штофом, где пейзажи по стенам висели. Шагнул — и как в пропасть. Выскочил в Петербурге. Аж в тысяча девятьсот шестидесятом году, как потом выяснилось. Прямо в больнице.
— В портал нельзя без ожерелья входить.
Дядя Гриша запнулся, как будто и сам понял, что ляпнул что-то не то.
— Разве?
— Это точно.
— Так я ведь хулиган. А у Машеньки было ожерелье… Ах, нет, не было. Так она мертвая уже была! — нашелся наконец дядя Гриша. — Но и здесь не воскресили. И я назад возвращаться не стал. Зачем? Тут остался. Если будущее видел, прошлое мгновенно теряет смысл.
