— Это еще цветочки, — загадочно посулила Василиса. — Вот завтра я тебе так на психику надавлю — не обрадуешься. Если отец не найдет время, чтобы меня принять.
— Давай так, — рассердился Иван-царевич. — Ты мне расскажешь, какая на мне вина, а я уж постараюсь сделать так, чтобы он нашел это самое время.
— Да что тут рассказывать. С первого класса я была отличницей. Да еще и красавицей из красавиц. И спортсменкой.
— И комсомолкой! — подсказал царевич.
— Балда, — легонько стукнула его по лбу Василиса. — Это же в первом классе было. Ну что, годы шли, я старалась изо всех сил и была лучшей девчонкой в школе, во дворе, и вообще в городе. Это было чертовски трудно, я почти не спала, совсем не отдыхала, только и делала, что стремилась к совершенству. Мной, конечно, восхищались. Приглашали на телевидение и на всякие конкурсы, и я везде, конечно же, блистала, потому что не имела права сплоховать.
— Ужас какой! — обнял ее за плечи Иван-царевич. — Как же ты, бедненькая, с ума-то не сошла?
— Сошла, сошла, — мрачно ответила Василиса. — Ну почти сошла. Не вмешайся мой папа.
— Раньше надо было вмешаться, еще в первом классе.
— У папы такой принцип: каждый человек сам отвечает за свою жизнь, и вмешиваться надо только в самом крайнем случае. Ну вот, крайний случай наступил, он и вмешался. Хотел в черепашку меня превратить, но я очень черепашкой не хотела быть. Так что он плюнул, растер и превратил меня в лягушку.
— Радикальный метод.
— Зато действенный. Первые пару месяцев я только и делала, что спала, плескалась в озере, прыгала по лесу, ловила комаров. Пыталась было соревноваться с другими лягушками — кто больше комаров поймает, но их это почему-то не вдохновило. Говорят — сколько съедим, столько и поймаем. А соревноваться в обжорстве только люди могут, ну что с них взять, тупиковая ветвь развития, им бы только сравнивать, у кого что больше.
— Неужели так и сказали? — возмутился Иван-царевич.
— И добавили еще. Что у человека, дескать, хвост отвалился, а привычка хвостами меряться осталась. Ну, лягушкам проще: они хвостами меряются, покуда головастики, а потом у них эти самые хвосты отваливаются, и это значит, что головастик повзрослел и стал полноценной лягушкой, больше меряться ни с кем не будет. Но это так, к слову пришлось, я тебе, потом, если хочешь, много лягушачьих баек расскажу. Словом, попрыгала я с ними какое-то время, отдохнула, подумала о своей молодой жизни и прискакала к отцу: так, мол, и так, почти поняла, практически осознала, верни мне только человеческий облик. Отец возражать не стал, но лягушачью кожу наказал везде с собой возить. На случай, если я снова начну забываться и стремиться стать лучше всех.
— Что-то ты больно часто забываешься, получается, — почесал в затылке Иван-царевич. — Каждый день туда-обратно перекидываешься.
— Это ты меня в первое время не видел. У окружающих от моих превращений просто в глазах рябило. Ну все, хватит рассиживаться. Беги, договаривайся с папой, заказывай ковер-самолет до его офиса, чтобы он поскорее мне новую лягушачью кожу наколдовал. Только смотри, чтобы это был самый лучший ковер-самолет! Достойный моей красоты и ума. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Иван-царевич. — Теперь понимаю, что твой отец — не только величайший волшебник, но еще и очень мудрый человек.
ИЗ ЦИКЛА «АХИЛЛЕС И ЧЕРЕПАХА»
Черепаха полистала книжку, потом сказала:
— Давай тянуть. Должны быть тина и трава морская.
Они взялись за невод и потащили его на берег.
Невод шел тяжело.
Вытащив его, оба молча уставились на добычу.
— М-да, — сказал Ахиллес. — Смотри, а вон тот ботинок почти целый.
— И покрышка ничего.
— Хорошая покрышка, ага.
— Тоже почти целая.
— И такая рифленая.
— Очень даже приличная покрышка, — печально подытожила Черепаха. — Что делать будем?
— Ну, — сказал Ахиллес, — это, в конце концов, Черное море. А не Самое-Синее. Возможны расхождения в мелочах.
Черепаха достала телефон:
— Звони, консерватор.
Ахиллес насупился и набрал номер.
Послушал.
Потом отшвырнул невод в сторону.
— Вне зоны действия сети, — сказал он.
Черепаха зевнула:
— А что, собственно, тебе от нее надо?
— Не мне, — ответил Ахиллес.
— А кому?
— Да есть один. У него бочка снова треснула. А он в ней почитай родился.
* * *
— Я так и думал, — сказал Диоген. — Она знает, что это я вас попросил.
— А что вы не поделили? — поинтересовалась Черепаха.
— Все началось с бочки, — сказал Диоген печально.
— И?
— Через три дня у меня уже было свое царство на острове.
— И?
— Черт меня дернул попросить эту белку с изумрудами…
— Ничего себе, — сказала Черепаха. — Это не мифология, а бразильский сериал.
— Ну все ж свои, — сказал Фаэтон, улыбаясь.
— Только никому-никому, ладно? — попросил Черепаху Ахиллес. — Это вроде как тайна.
— А кто поверит?
— Дети, например.
— Мифологов кондрашка хватит, — добавил Фаэтон.
— Чего-то я не понимаю, — сказала Черепаха. — А вся эта история с колесницей Гелиоса?
— Выведение мифоактивов, — сказал Фаэтон. — Она была застрахована, так что папе сразу дали новую.
— Колесницу просто не узнать.
— Тюнинг. И номера перебил.
— А можно вопрос? — сказала Черепаха.
— Да?
— А зачем?
Фаэтон ухмыльнулся:
— Да просто люблю делать подарки. С Новым годом!
Он поправил красный колпак и полез обратно в каминную трубу.
— «На севере от Иггдрасиля голова великана Мимира охраняет таинственный источник мудрости, — прочитал Ахиллес. — Обратите внимание на его шлем, типичный образчик скандинавской культуры мифологических веков… тра-ля-ля… кормить строго воспрещается».
— Это шлем? — с сомнением спросила Черепаха.
Из-под шлема что-то заворчало.
Ахиллес снова уткнулся в проспект:
— Так написано, — сказал он. — Но я, как специалист, сомневаюсь.
— Я, как дилетант, тоже.
— У него нетипичная форма.
— Он глиняный.
— Да, и это тоже.
— Это горшок, — резюмировала Черепаха.
Из-под шлема что-то забубнило.
Ахиллес присмотрелся:
