Корняга приплелся с почти полной флягой воды.
– Привет, Одинец! – буркнул он настороженно. У меня вообще складывалось вполне правдоподобное впечатление, что он постоянно ждет от меня какого-нибудь подвоха. А чего? Заслужит – получит. Пусть не сомневается.
– Привет, деревяшка, – отозвался я благодушно. – Как твои бока?
– Зарастают… Эх, и почему вы, люди, огонь так любите?
Я хмыкнул. Обыкновенно я промолчал бы, но сегодня хорошее настроение развязало мне язык.
– Потому что огонь – это жизнь, сколько бы ты, пень, не утверждал обратное. Да и не от людского огня ты пострадал.
– Жизнь… Кому жизнь, а кому и наоборот. А что до людского огня, так от него как раз больше всего вреда. Пьянчуга какой-нибудь забредет куда не звали, костер не затопчет, а потом на том месте даже трава не растет. Знаем, встречались. Мы, корневики, давно усвоили: где людей поменьше – жизни всегда побольше. А вы несете лишь смерть. Или запустение.
– Ого! – я покачал головой. – Старина Унди Мышатник назвал бы тебя философом. Но вряд ли ты, деревяшка, знаешь такое слово.
– Спору нет, слов умных вы, люди, придумали много. Только лучше от этого не стало. И деревья продолжают безбедно расти только вдали от мест, где вы бываете. А рядом с вами вместо лесов всегда рано или поздно получаются вырубки.
Ну и ну! Во дает, Корняга. Может, он и не знает умных человеческих слов, но в умных мыслях ему никак не откажешь. Интересно, все корневики такие головастые, или только этот уродец? Я почти не помнил событий в лесу корневиков. Надо будет поподробнее расспросить Корнягу. Только помнить покрепче, что он наврет по обыкновению. Впрочем, даже вранье этого пня-недомерка слушать забавно, а порой и поучительно. Спасибо Унди, он привил мне мысль, что научиться чему-нибудь полезному можно и у самого пустого человека. К пням это тоже относится.
Отобрав у Корняги флягу с водой, я немного отпил, потому что в горле, как всегда после превращения, было сухо, как в колодце, из которого ушла вода, а разговоры с Тури и пнем жажду отнюдь не утоляли.
– Ты-то напился, надеюсь? – спросил я Корнягу, утираясь рукавом.
– Напился… – буркнул тот в ответ. Кажется, он даже бояться меня перестал. Вот к чему приводит благодушное с пересвета настроение – народ распускается и начинает садиться на шею. Теперь я понимаю, почему старшины наемников всегда злы, как цепные псы, и в любой миг готовы вцепиться в глотку первому встречному.
Если, конечно, это хорошие старшины. Впрочем, плохих я не знал.
Ветер с удовольствием понес меня вдоль зубчатого разлома – казалось, мать-землю здесь надломили, будто каравай хлеба; обнажившаяся каменная плоть от времени обветрилась и осыпалась, скруглила края и утратила остроту. Много кругов назад неведомые великаны ломали каравай, на котором теперь живем мы. Сколько раз приходили с тех пор Смутные дни? Сколько раз вспыхивала и затихала битва у Трона? Сколько раз являлись Небу и исчезали во Тьме расы, которых даже извечные хоринги назвали бы Старшими?
Наверное, я никогда этого не узнаю. Но вряд ли сильно при этом огорчусь. Зато я испытал нечто другое, нечто, уже давно начавшее меня менять. Исподволь, незаметно, день за днем. Я испытал прикосновение к Вечности. Даже если у нас ничего не получится у Трона, можно считать, что анхайр Моран и его брат-вулх жили не зря. Потому что сотням и тысячам обычных людей не дано испытать подобного прикосновения.
Но только рановато пока считать, что у Трона ничего не получится. Это мы еще посмотрим. Оборотень сильнее многих существ этого мира. Два оборотня – сила вдвойне. Тем более, два оборотня, которые знают, на что идут.
Нет, Седракс, или как там тебя! Нет, древние хоринги! Ничего еще далеко не решено. И не рассчитывайте на легкую победу. Вообще ни на что не рассчитывайте. Потому что от двух бестолковых молодых оборотней, начавших путь десяток красных и синих дней назад, уже мало что осталось. Путь в У-Наринну и прикосновение к Вечности сильно изменили нас.
Где-то в самой глубине сознания, там, где рождаются мысли, вдруг вспыхнуло и растеклось одобрение. Кажется, я опять ощутил Лю-чародея.
Вот Тьма, нигде от него не спрячешься! Впрочем, плевать. Мне скрывать нечего. А ему, скорее всего, приятно будет узнать, что я намерен честно отработать свою память и свою будущую свободу.
Россыпи валунов живо напомнили мне местность, где в изобилии водились вильты, и я старался быть повнимательнее. Джерхи их знают, этих отродий, опять утащат в свои подземелья непонятно зачем… Кстати, надо будет спросить у Тури – что именно хотели от нас вильты несколько дней назад и как ей удалось от них улизнуть?
Но здесь вильтов, кажется, не водилось. Совсем. Зазубренная стена тянулась и тянулась, равнина постепенно повышалась, а среди каменных россыпей все чаще стали попадаться заросли густой жесткой травы.
Ветер косился на нее с неодобрением, заметным даже мне, а карса, брезгливо тряся лапами, обегала такие заросли десятой дорогой. Корняга тоже беспокойно завозился на плече. Что они чувствуют? И почему этого не чувствую я? Это опасно?
Я прислушался к себе. Вроде бы все было тихо и спокойно. Но скреблось в груди все же нечто гнетущее и тревожное. Только что?
На всякий случай я взвел тетиву арбалета. Протяжный скрип рычага подействовал на меня успокаивающе.
Шагов через триста я увидел валяющегося прямо на пути Ветра паука. Размером с крупного кролика. Слава динне, дохлого. Карса замерла перед ним и тихо, почти беззвучно, зашипела.
Странный это был паук, ей-право. Я соскочил с коня; Корняга сдавленно пискнул. Потрогал дохлое отродье носком сапога. И без особого изумления отметил, что паук, помимо размеров, странным казался главным образом оттого, что был железным.
Железный паук, каково, а? Час от часу не легче. Вчера вампиры, сегодня железные твари. Что же он жрет, джерхова сыть?! Сильно я сомневаюсь, что его железное нутро воспротивится теплой и трепещущей плоти живых. Это только мы, живые, железо жрать не можем, а наоборот – пожалуйста, сколько угодно. Могу ставить хоть сто монет без риска проиграть.
Брюхо паука сверху было начищено, как корабельный колокол, и украшено затейливым литым крестом. И клеймо посреди креста: одиннадцать звезд над кузнечным горном.
Скрюченные лапы паука вызывали неприятный холодок на спине. Поеду-ка я… Ветер охотно принял мой вес и поспешил прочь от металлического гада. Карса не отставала, а Корняга – тот, похоже, даже дышать перестал.
Арбалет я не убирал, хотя смутные подозрения, что стрела такому вот созданию повредит не больше, чем щуке ливень, у меня зародились. Глупо думать, что железо боится железа. Чего же, Тьма поперек, должно бояться железо?
