Оба дважды пересекали глубокие тени, я выждал момент, пробрался поближе. Когда страж вновь оказался в тени, я прыгнул, одновременно с силой ударил руками по шлему. Он свалился под моей тяжестью, оглушенный. Я быстро выдернул его меч из ножен, короткий и слишком легкий, вогнал в щель под шлемом, быстро сдернул шлем и напялил себе на голову. Когда второй страж дошел до края и повернул назад, я уже в плаще первого шел навстречу. Движение замедлил, чтобы оказаться в очередной тени перед встречей, шел как бы скучая, второй был на свету, когда я вошел в тень, там всего три шага, я постарался это время растянуть как можно дольше, первый уже одолел освещенное пространство и приблизился к тени, и на этой грани я выдвинул из-за спины обнаженный меч.
Второй только сейчас заметил, что ножны на моем поясе болтаются пустыми, глаза расширились, он начал набирать воздух для вопля, я поспешно ударил, как копьем, в горло. Брызнула темная тугая струя, послышалось шипение, грудь опала, как сдутый пузырь. За спиной снова топот, я прошипел, не оборачиваясь:
— Затащи в тень, пока не увидели!
— Все равно всполошатся.
— Нам выиграть хотя бы минуту…
Я прокрался в холл, на цыпочках пробежал к широкой лестнице, ведущей на хозяйские этажи. Уже набрал воздуха для рывка по ступеням, как вдруг за спиной послышался неприятный голос:
— А ты что здесь делаешь?
Я замер, медленно обернулся. Шагах в пяти стоит мордастый стражник, глаза смотрят с подозрением, вот-вот заорет.
Я приложил палец к губам, изобразил на морде крайнюю заинтересованность и знаками показал ему, что вот там, куда я смотрю, прямо под лестницей, происходит что-то очень веселое и непристойное, кто-то кого-то сгреб, да не просто кто-то кого-то, а некое очень важное лицо, не дай бог узнает, но зато подсмотреть вот так издали…
Он, все еще с крайним недоверием на лице, приблизился, наклонился, заглядывая под лестницу. Я с силой схватил его за шею и задницу, ударил головой о ступени, затем шарахнул еще и по шее, а когда он кулем опустился у моих ног, прошептал:
— Подглядывать нехорошо!
За спиной шаги Клотара, он с отвращением посмотрел на убитого.
— Никуда не потащу! Пусть валяется.
— Пусть, — согласился я. — Время такое…
— Какое?
Я сказал таинственным шепотом:
— Стояла тихая Варфоломеевская ночь…
Он не понял, переспросил:
— Вальпульгиева?
— Той далеко до Варфаломеевской, — сказал я. — Пойдем, только тихонько. Бесшумно взорвав склад со снарядами, партизаны пошли дальше…
В самом деле, хорошая мелькнула мысль. Католики решили разом вырезать всех протестантов, и почти преуспели, лишь горстка уцелевших убежала за океан в неведомые земли, там отвоевали у диких индейцев территорию для поселения, создали Америку, с тех пор президентами избирают только протестантов, а когда по ошибке посадили в кресло католика, единственного за всю историю США, спохватились и тут же застрелили, чтобы помнили гады: Варфоломеевскую ночь им еще не простили.. Так что если уж резать, то чтоб на корешки не осталось. На семя, как говорила моя бабушка. Хватит нам и одной Америки.
На втором этаже коридор пошел вправо и влево, там и там по две двери. Я кивнул Клотару направо, а сам пошел чисто по-мужски налево, это у нас в крови, хоть я и паладин, ноги ступают по мягкому, я присмотрелся, по спине пробежал нехороший озноб: ковер! Новенький ковер с длинным неистертым ворсом. Это в развалинах…
Сделал еще несколько шагов, по всему телу прокатилась дрожь: замок как будто почуял приближение колдовской полночи и начинает прихорашиваться, меняться, по коридору на моих глазах вспыхнули светильники, я успел увидеть привычно одинаковые медные чаши грубой работы, где горящий фитиль плавает в бараньем, а то и в жутко воняющем рыбьем жире, но почти моментально они преобразились в прекрасные подсвечники тонкой работы с толстыми свечами, те дают ровный оранжевый свет. По всему коридору эти подсвечники рядами вырастают вдоль стен из пола, кое-где — из самих стен, в каждом не меньше, чем по три свечи.
Дальше вон настоящая перевернутая люстра с дюжиной, если не больше, свечей…
Я двигался, как замерзающая улитка, мимо меня медленно проплывает фреска со странными бородатыми людьми, а я просто не могу не смотреть. Не врубился с ходу, что в них странного, лишь когда миновал, как вспышка молнии блеснуло воспоминание, что там без доспехов, это вообще-то неудивительно: не спим же в них, но эти, во-первых, одеты, словно на парадном приеме, куда можно только в черных костюмах и с тщательно подобранными галстуками, что значит — в доспехах, а во вторых, чересчур элегантные рукояти странных мечей, очень уж тонкие, изящные и затейливые…
И лишь когда опустил ладонь на дверную рукоять, вспомнил и то, что ножны этих мечей чересчур узкие, словно лезвия мечей истончились до размеров прутьев арматуры… или шпаг! Даже рапир.
Дверь не закрыта, подалась без скрипа, там темно, узкий луч света упал из коридора на пол и высветил у противоположной стены спинку высокой кровати. Я осторожно вошел вовнутрь, дверь прикрыл, оставшись в темноте, услышал сзади запах жареного лука, не успел повернуться, как горло больно сдавило удавкой. Я захрипел, упал на колени, что лишь облегчило нападавшему работу. Он навалился коленями на спину и потянул удавку с такой силой, что в глазах потемнело, я вслепую пошарил по стулу, где стоит массивная медная чаша, ухватил ее и с силой ударил наугад поверх головы.
Звякнуло, неизвестный захрипел, давление чуть ослабело, я подсунул пальцы под тонкую веревку, больше похожую на рыболовецкую леску на акулу, давление тут же возобновилось, я ударил еще пару раз, уже хуже, неизвестный уклонялся, тогда я из этой молитвенной позы наклонился и перебросил гада через себя, сам тоже перевернулся с ним, но и лежа оставался таким же, если не больше, беспомощным, а он давил сильнее, хрипел вместе со мной, обдавая запахом жареного лука.
— Да чтоб ты сдох… — прохрипел я.
Оставив чашу, я наконец выхватил нож и ударил наугад, несколько раз, всякий раз погружая лезвие в тугую плоть. Захрипело сильнее, пальцы разжались. Я кое-как освободился от удавки, сунул нож в ножны, вместо него вытащил меч и, проверив пустую постель в полупустой комнате, выскользнул в коридор. На том конце мелькнула фигура Клотара. Он сделал знак, что в одной чисто, идет во вторую, я кивнул и сам потянул на себя оставшуюся дверь еще раньше, чем услышал там шум борьбы и сдавленные проклятья.
Богатая комната ярко освещена, стены в коврах и гобеленах, роскошнейшее ложе с балдахином, а на ложе Марквард борется с леди Женевьевой. Она под ним уже раздета, проще говоря — голая, как лягушка, на нежной, хоть и смуглой, коже отпечатались кровоподтеки, но отбивается отчаянно, а он, тоже голый, старается распластать ее на ложе, прижимает руки, а ногами пытается раздвинуть плотно сомкнутые колени.
