Я воззрился несколько удивленно:
— Хотите сказать, что и другие… через такое проходят?
Он кивнул.
— Да. Но только если человек слаб и ничтожен, то и преодолевать ему почти нечего. Трудности Господь посылает только тем, на кого рассчитывает!
Я глубоко вздохнул, чувствуя, как грудная клетка за последние часы впервые расширилась на полную мощь, даже застывшие на одном месте ребра болезненно хрустнули.
— Спасибо, святой отец.
Он снова перекрестил меня.
— Не за что, сын мой. Все в тебе! Ты ничем не обделен. Но… пользуйся правильно.
Я благодарно поцеловал ему руку, хотя он и ничего не сказал, как мне поступать, зато сказал, что я должен… поступать, а не политкорректно щелкать хлебалом.
Я стараюсь вести гуманную политику, ну, соответственно веку, однако политкорректность хороша только с теми, кто это понимает. Та сволочь не поняла, что если у меня есть сила, то ничто не остановит меня, чтобы ею пользоваться.
Да и каким идиотом нужно быть, чтобы самому связывать себе руки?
Я — не свяжу.
Надо только не забывать, что я не просто «ваша светлость», я — полевой командир, прошедший по колено в крови через поля сражений. И, если понадобится, буду рубить головы без всякого чистоплюйства и оттопыривания мизинцев.
Потомки видят только результат, они не знают или не хотят знать о методах, а если им кто-то и скажет, просто отмахнутся. До вечера я послал бригаду строителей на ремонт размытой дороги с указанием разобраться заодно и насчет отводных канав. Если не были сделаны, арестовать виновных и доставить в столицу. Алхимикам прикомандировал в помощь группу из соседнего отдела, фон Хартенберга уволил из канцелярии с запретом появляться при дворе и вообще в столице, а придуманный мною же девиз «Турниры — дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!» трансформировал в «Работа над бумагами — дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!».
Мелькнула мысль, что в Тарасконе нужно вывесить огромный плакат: «Постройка флота — дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!», разумеется, каждого сен-маринца, будь он армландцем или фоссанцем.
К ночи решил, что в этот раз отосплюсь, не до порханий птеродактилем, чувствую всем нутром, что с каждым днем все идет труднее и труднее, все труднее, и ничего не могу сделать…
В комнате разлился радостный свет, сердце забилось чаще, я огляделся по сторонам, в центре комнаты коротко вспыхнул чистый огонь и трансформировался в сэра Сатану.
— А-а-а, — протянул я, — это намек, что вы остаетесь все таким же излучающим свет ангелом, сэр Люцифер? И что простому человеку не отличить по внешним признакам, кто за Бога, а кто против?..
Он вздохнул устало, в глазах проступил отчетливый укор.
— Вы не простой, сами знаете.
— Вид у вас усталый, — определил я. — Вот самое удобное кресло, располагайтесь. Хотите выпить?
— Только не вашего ужасного рома, — ответил он слабым голосом. — Но вы его создали не для благородных людей, верно?
— В точку, — сказал я. — Вообще-то все крепкие напитки не для благородных…
Он тяжело опустился за стол и с интересом наблюдал, как посреди столешницы медленно сформировывается большая бутылка шампанского из зеленого стекла.
— Перрье Жуэ Блан де Блан, — сказал я, несколько рисуясь, — самое знаменитое игристое в мире.
— Ну-ну, проверим…
Я разлил по кубкам, посетовал, что не прозрачное стекло, не видно всю красоту играющего напитка, когда серебристые пузырьки эффектно рвутся к поверхности.
Он отпил медленно, вслушался в ощущения, сделал глоток уже больше, довольно улыбнулся.
— Вы правы, его слава заслуженна.
— А создал монах-бенедиктианец, — сказал я с укором, — служитель Господа. Пьер Периньон, заведовал винным погребом и, бедняга, поплатился. Его изобретение выстрелило ему пробкой в глаз… Говорят, дьявол подшутил.
Он сказал с ленцой:
— Ну, монахи всякое придумывали на мой счет. Не уверен, что Господь одобряет даже это прекрасное вино. Может быть, это как раз он так подшутил странно.
Я смолчал, смакуя вино. Он прав, где-то в это время Бертольд Шварц, монах-францисканец, изобретает порох, что сделает войны ужаснее и кровавее, а разрушения, им творимые, катастрофическими. Но сама же Церковь и запретит использование пороха как изобретение дьявола.
— Позвольте, — сказал я, — налью еще…
— Благодарю. Не представляете, сэр Ричард, как мне приятно с вами общаться!.. Вы, наверное, иногда недоумеваете, почему это я вдруг появился, пообщался и… все!.. Разговор как бы ни о чем, никакого продолжения, а потом фр-р-р-р, улетел, аки воробей. Другие люди тут же либо впадают в панику, начинают трястись и читать молитвы либо торопливо вступают в торг, предлагая свои мелкие и никому не нужные души за земные блага… Третьих по большому счету нет вовсе. Потому, повторяюсь, с вами так уютно.
Я проговорил мирно:
— Не льстите себе, ваше сиятельство. Я все равно вам не верю. И вот сейчас, когда душа моя зело уязвлена стала, смотрю на вас и умствую весьма, хотя никогда этого занятия не любил…
Он сказал с вежливой улыбкой:
— Тогда, может быть… еще по вину и затем по бабам?
Я отмахнулся.
— Бросьте, вы же не всерьез?
Он кивнул.
— Конечно. Если бы я предложил вам сейчас самых роскошных женщин мира и самое лучшее вино… ну, понятно, вы не просто отказались бы, но и сделали бы это в весьма резкой форме. И весьма для меня обидной. Дескать, сейчас у вас радость выше…
— Ну что вы, сэр Сатана, — сказал я, — я же теперь Его Светлость, я слежу за тем, что говорю даже во сне. Я бы отказался вежливо. Очень вежливо…
— …что выглядело бы еще более оскорбительно? — спросил он. — А почему умствуете обо мне, а не, скажем, о кораблях?
— От кораблей уже тошнит, — признался я. — Над другим вопросом голову ломаю, когда вас вижу. Над богословским. Даже не вопросом, а проблемой.
— Надо же, — произнес он, не меняя тона. — Над проблемой!.. Можно еще вина? Спасибо.
— Представьте себе, над проблемой.
— И в чем ее глубина?
Я тяжело вздохнул.
— Вот никак не пойму… если все делается по воле Господа, по Его вселенскому плану, то, возможно, и вы тоже выполняете какую-то очень важную и нужную роль, которую Он вам поручил?
Он отшатнулся.
— Ничего Он мне не поручал!
— Мне тоже, — вздохнул я. — Но вот чувствую, хоть убейте, всем нутром чувствую, что выполняю Его волю! А я такая свинья, еще не отвык бунтарить, я же молодая еще свинья, потому не хочу выполнять даже Его волю!.. Хочу жить и работать по своей, но в то же время желал бы, чтобы мои действия в чем-то и как-то совпадали с Его генеральной линией. А если и буду колебаться и рыпаться, то тоже чтобы вместе с Его замыслом…
