Без парика и пудры он кажется старше, чем есть на самом деле. Седина. Морщины. И эта неестественная неподвижность осанки, которая против воли внушает, что человек прикладывает немалые усилия, дабы казаться молодым и бодрым.
— Доброго дня желать не стану, — Кормак соизволил поклониться, медленно, не сгибая спину. И будь в кабинете иные зрители, кроме Кайя, они бы уверились, что лорд-канцлер слишком стар для таких формальностей. — Ваша Светлость готовы меня выслушать?
— Вполне.
Продолжая играть спектакль — Кормак медленно, обеими руками опираясь на трость, опустился в кресло — лорд-канцлер не перешагнул ту черту, которая отделяет драму от комедии.
Хороший актер.
И держит паузу, словно собираясь с мыслями.
— Вы неважно выглядите, Кайя. Прекратите себя мучить.
— Прекратите меня мучить.
— Вы переоцениваете мои усилия. Я лишь пользуюсь ситуацией, которой было бы странно не воспользоваться. И я никогда не был врагом вам. Напротив, мне казалось, что мы прекрасно друг друга понимаем. Следовало сказать, что понимали на протяжении двенадцати лет.
— На протяжении этих двенадцати лет вы реализовывали через меня собственные амбиции. Признаю, что в сложившейся ситуации есть немалая моя вина. Я слишком много внимания уделял внешним делам, забывая о внутренних. Это будет исправлено. Не сразу, но постепенно.
— Полагаете, у вас получится?
— Надеюсь.
Кормак слишком умен, чтобы бросаться обвинениями или угрозами.
— Вы повзрослели. Но так ничего и не поняли. Вы не принадлежите себе, Кайя. И не имеете права поступать лишь так, как хочется вам.
У серебряной лапы длинные когти, изогнутые, хищные. И эта деталь, пожалуй, единственное, что выдает истинную натуру Кормака.
— В первую очередь я принадлежу моей семье. Во вторую — Протекторату, поскольку ради благополучия моей семьи буду делать все, от меня зависящее, чтобы жизнь была спокойной. Но я не ваша собственность, Кормак. И не Совета, как бы вам этого ни хотелось.
Чужие эмоции, которые прорываются сквозь завесу сдержанности, дурно пахнут. Как правило.
И Кормак не исключение.
На сей раз хотя бы не бойня — кислый запашок. Гниль? Болезнь? Нечто, с чем Кайя не хотелось бы сталкиваться без щита.
— Если бы вы могли приказать мне, вы бы это сделали. Но раз уж нам все-таки приходится разговаривать, — Кайя добавляет в голос нотку презрения, потому что именно презрения от него ждут, — то я слушаю вас.
— Зачем слова, если Ваша Светлость и так все прекрасно поняли. У девочки будет один шанс, и поверьте, я воспользуюсь своим правом присутствовать на казни.
— Никто не собирается ограничивать ваши права. Напротив, я рад, что мы оба стоим на страже закона.
Лорд-канцлер поднялся, позабыв о трости и притворной слабости. Ему удавалось скрывать раздражение — неужели рассчитывал на легкую победу? — но это отнимало много сил. На маску уже не оставалось.
— В таком случае, я надеюсь, что вы надежно запрете вашего друга, — Кормак повесил трость на сгиб локтя.
— А разве он совершил что-то противозаконное?
— Прекратите. Мы оба понимаем, что его… таланты делают его потенциально опасным.
— Таланты любого человека делают его потенциально опасным. Я не могу запереть всех.
Пожалуй, Кайя способен получать от этой игры своеобразное удовольствие. Прежде он не замечал за собой подобного.
— То есть вы готовы пожертвовать здоровьем и благополучием многих сотен людей? — уточнил Кормак.
— Вы, человек, и готовы жертвовать людьми, и почему я должен поступать иначе? Но если у вас есть неопровержимые доказательства готовящегося преступления…
— Четверо человек, которым я поручил осторожно… поинтересоваться душевным состоянием вашего многоуважаемого кузена, мертвы.
Это что-то новое.
— Убиты?
Если Урфин настолько подставился, то Кайя ему лично шею свернет.
— Несчастный случай. Упали с лестницы. Все четверо.
— С одной?
— С разных, — Кормак все-таки умеет злиться. Морщины становятся глубже. Веки почти смыкаются, а верхняя губа приподнимается, обнажая и зубы, и десны.
— В таком случае, вам следует вплотную заняться лестницами. Возможно, их слишком рьяно натирают мастикой. Если же вы имеете иные предположения, то обратитесь с ними к дознавателю. Пусть разбирается…
Юго старался не выпускать из виду человека в зеленом камзоле, некогда весьма роскошном, но давным-давно поистаскавшемся. Бархат обрел характерный лоск, на локтях протерся, а золотые пуговицы сменились позолоченными. Хозяин камзола был еще не стар, но и молодость его — судя по веточкам капилляров на массивном носу, весьма бурная, — осталась позади.
Он нервничал.
Шел, то и дело останавливаясь, оборачиваясь, словно чувствовал за собой слежку.
Юго это нравилось.
Первого он убрал потому, что кого-то хотелось убить, а объект имел продолжительную беседу с лордом-канцлером, что являлось достаточным мотивом для Юго.
И давешний проигрыш в карты, а также специфическая репутация объекта, славившегося злоязычием, позволяли сделать определенные выводы. Юго выводы сделал и решение принял. Лестница оказалась непреодолимым препятствием для объекта. А Юго переключил внимание с недоучки на Кормака. Всяко интересней.
Некоторое время он всерьез раздумывал над тем, чтобы убрать самого лорда-канцлера, но после от подобной идеи отказался — не следует вмешиваться в чужие игры при недостатке информации о правилах их проведения. Вот и оставалось, что наблюдать.
И содействовать понемногу.
Пятый остановился у лестницы, обойти которую не представлялось возможным. Он долго мялся, не решаясь сделать шаг, но после, вцепившись обеими руками в перила, все-таки ступил на зеленый ковер. Ковры появились недавно, видимо, в тщетной попытке снизить уровень бытового травматизма.
Постояв секунд десять, объект облегченно выдохнул и спустился еще ниже.
За лестницей начинался коридор, который вел к Кривой башне. Недоучка появится через полчаса и столкнется с объектом в уединенном коридоре. А там — пара небрежных слов, вспыхнувшая ссора, дуэль с печальным финалом… нет уж.
Во-первых, это нарушит планы нанимателя и затянет исполнение договора.
Во-вторых, Юго испытывал по отношению к недоучке некое странное, не поддающееся логическому анализу, чувство. Сложно сказать, являлось ли оно симпатией — Юго прежде не приходилось симпатизировать людям — скорее уж чем-то, вынуждающим действовать в интересах недоучки.
В той мере, насколько это было возможно.
