Один из них подает сигнал остальным. Меня отцепляют от кресла. Перехватывают так, что я оказываюсь поднят над полом.
— Чего вы хотите? Старший одобрил мою ликвидацию. Иные воздействия будут неправомерными.
В ответ смех.
— Если об этом узнают, — говорит тот, что стоит напротив, — тебе не пережить ликвидации, а больше рассказать будет некому.
Руки заломаны, а тело и без того неподвластное мне, теперь растянуто и смято в невероятном положении. Что от меня хотят получить, я уже понимаю. Болезненно сжав верхнюю часть моих ног, меня открывают сразу для двоих, использующих мое тело для контакта. Болевой спазм парализует тело, которое, как мне казалось, уже не может чувствовать ничего. Я не кричу, но мне и не дают, так же используя предназначенное этому часть тела для контакта. Я выдерживаю долго, пока они сменяют друг друга, но вскоре понимаю, что по оболочке идут судороги. Я почти перестаю ощущать что-либо кроме болезненного сокращения мышц. Внутри то, что билось ровно и бесперебойно, теперь начинает пропускать ритм, дышать становится тяжело. Тогда меня отпускают, снова пристегивая к креслу. Но с их уходом мучения не заканчиваются.
К приходу Драга я почти отключаюсь от восприятия. Он тут же осматривает меня, высказав проклятия.
— Кто это сделал, говори? — спрашивает, приподнимая мне голову. Но ответа я дать не могу, — теперь ты не выдержишь ликвидации, тебя истощили слишком сильно, — поясняет он мое состояние.
Он отходит, обдумывая что-то. Я же не вижу проблемы в ситуации.
— Делайте то, что должны, — прошу я: даже прежде мои шансы пережить разрушение оболочки были небольшими. Теперь же осталось единственное желание — что бы все закончилось. Другая мысль заставляет меня быть увереннее, — моя смерть — это лучший из исходов, Драг, — честно говорю ему. Я понимаю, что опасен и не только для врагов, но и для друзей, для Хозяина, для всех, кто дорог.
— Молчи, — отвечает он, у меня уже больше нет сил говорить, — я должен провести ликвидацию и аннигиляции как ее последствия я не допущу, — говорит он, уходя.
За мной приходят чуть позже, не разговаривая, отцепляют от креплений и, закинув на плечо, выносят из подземелья. Я мало что замечаю, стараясь справиться с судорогами, не дающими вдохнуть хотя бы немного воздуха. Я понимаю только то, что меня усаживают, стягивая веревкой ноги и руки за спиной так, что локти оказываются соединены. Как и колени. Ремни прижимают мою спину к чему-то плоскому. Стоящий позади берет меня за косу, натягивая. Я догадываюсь, что для удобства мне собираются срезать волосы, потому прошу не делать этого, приложив оставшиеся усилия. Меня слушают, зафиксировав голову при помощи ее же, значит, обвязав о то, к чему я прислонен.
— Алури, — Драг касается моего лба, — я не могу изменить условия ликвидации, но сократить время и способ ее проведения в моих силах. Слушай внимательно, будет два удара — я отсеку твои ноги выше колен и руки на уровне локтей. Затем будет один в основание шеи, летальный. Время между ударами будет минимальным, — он останавливается, потом добавляет, — после каждого считай до трех. Понял? — я наклонив голову даю знать, что понял, снова чувствую давление на лоб, — только держи голову прямо. Не теряй сознание, Алури, — затем, отойдя, говорит, — считай.
Вдох — один — больше вдохнуть не могу — два. «Три» произнести я уже не успеваю. Болевой шок переполняет тело, заставляя дрожать. Сил на крик нет. Я поднимаю голову, впервые распознав изображение — небо абсолютно голубое, едва прикрытое пеной облаков. Так глубоко и бесконечно в своем покое. Один — боль осталась так далеко — два — свобода от любых ощущений словно саваном окутывает тело. Три — взрыв боли заставляет дернуться, задыхаясь оглядеть, что находится вокруг. Воспаленное сознание цепляется за фигуру стоящую в отдалении. Больше нет никого, но его я узнаю. Раон. Зачем? Зачем он остался? Как я не хотел, чтобы он видел меня таким. Но его от меня закрывает темнота.
— Мы закончили, не бойся, — слышу слова уже в угасающем сознании. Три — боль холодом отзывается в горле. За агонией приходит покой. Наконец.
Так ли плохо, что я исчезну, ведь тем я спасу хотя бы кого-то, не стану оружием светлых против своих же.
Если есть, за кого отдать жизнь, смерть — тоже желанный дар.
Конец первой книги
