человека, пускай глянет Котёху.
– Котёху? – странным голосом переспросил Долгопряжин, но уже сосчитаны были ступени, открылась дверь повалуши…
Простёрлось мгновение тишины…
– Отик! Отик!.. – разлетелся по дому вопль, исступлённо-тонкий, детский вместо обычного полувзрослого.
– Котёнушек… Ко́тенька мой…
Когда купчиха отогнала сгрудившихся дворовых, отец с сыном были единое целое посреди пола. Кинулись друг к другу, не памятуя об увечьях, с тем и попа́дали. Всей разницы – у отца правая нога, у сына левая. Крагуяр смотрел с того конца хоромины, приподнявшись на локте. Один Светел спал мёртвым сном.
Крагуяр ушёл из Сегды седмицу спустя.
Уходил гордо, белым днём, не пряча лица, ещё обезображенного синяками. И вся деревня могла видеть, насколько заразительна оказалась выходка Светела. Тихая Ишутка, никогда не дразнившая сплетников, расшила Крагуяру сорочку!
Как говорили, изумилась даже свекровь, незыблемо верившая невестке:
– Сыновушка, что творишь?
На что молодёнка, по слухам, отвечала бестрепетно:
– Светелко мне братец, значит и вся дружина его.
И раскидала по вороту и плечам сине-зелёные шелка андархских узоров. Пополам с красно-бело-чёрными оберегами Конового Вена.
В этой-то сорочке, всем на погляд, Крагуяр вышел с Геррикова двора. Большим воинским обычаем поклонился государыне хозяйке, гостеприимной избе, а перед Ишуткой встал на оба колена:
– Прощай поздорову… сестрица… милая. – Хотел сказать «любимая», выговорить не смог. – Если мною сталась тебе какая обида… не держи зла.
Светел нёс его саночки. Совсем лёгкие. Побратим взял только оружие да кошель серебра. Всё прочее оставил Ишутке. Не Кайтару на продажу. Не в рост. Насовсем. «Я тебе, сестрица, к свадьбе приданого не собирал. Прими хотя бы теперь!»
Ишутка его погладила по волосам, коснулась губами макушки:
– И ты прощай, братец назва́ный.
«В другой судьбе… в другой жизни…»
Напоследок побратимы заглянули даже во двор, где Крагуяр так отчаянно бился за честь Кайтарова дома. Там длилась работа. Плотники корили добытые стволы, вырубали мерные брёвна, выкладывали полуденными сторонами наверх – под тесло, готовить венцы.
Витязи постояли, разглядывая половинки ворот, сколоченные из горбыля. Наспех, просто затем, что похабно двору стоять разинутым настежь. Пока Светел немного смущённо вспоминал погубленную резьбу, Крагуяр с усмешкой промолвил:
– А я как в воду глядел: бренны были ворота.
Павага не задержался с ответом, лишь убрал на всякий случай руку подале от топорища, а то вдруг подумают лишнее:
– Всяк из-за широкой спины горазд кулаками махать…
Прозвучало невнятно. Ватажок булькал и шамкал. Носил опухшую челюсть в полотенце, а видимую часть рожи – в такой росписи, что Крагуяр словно в зеркало погляделся.
Витязь пожал плечами:
– Чем зазорна братская спина? У нас, дружинных, вера есть: палец тронул, весь кулак в ответ принимай.
Его, мало годного к настоящему бою, едва сшибли всемером. Пришёл Светел, чуть раньше снявший повязки, и показал семерым. Думай, сегжанин, прежде чем рядить с Царской, с самим Неуступом.
Сумел же слова правильные найти.
Светел вновь ощутил себя тупым обломом. Разнести полдеревни – это мы мигом, а договориться – ни очей, ни речей. Павага хрюкнул смехом. Охнул, взявшись за челюсть. Повёл дело к мировой:
– Ладно, витязь… Ступай дорожками гладкими, а нас худым словечком не поминай.
Светел вышел провожать друга далеко за околицу. Тащил саночки, никак не мог отстать, покинуть Крагуяра одного среди бескрайних бедовников. Воин шёл очень уверенно, будто дружина стояла вон за тем горбом, товарища дожидаясь… Светелу его уверенность отдавала скверным предчувствием. Почему – смекнуть ума не хватало.
Остановившись наконец, Крагуяр потянулся за алыком:
– Бывай, что ли, царевич. Тебе обоза сказано ждать, а ты со мной увязаться норовишь.
Светел обиженно отшатнулся. «Я тебе рождением не прав? Тем, что знаки открыли? Или тем, что Сеггар мне особый путь заповедал?..»
Всё же проглотил. Вспомнил собственный уход из дому. «В его-то шкуре я, может, ещё не такого наговорил бы…»
Спросил вполголоса, будто кто мог подслушать:
– Что глаза? Выправляются?
Крагуяр отмахнулся, надолго умолк. За тёплой харей Светел не видел лица, только взгляд, тлевший болью.
– Видел ты, Незамайка, как у человека голова с плеч летит? Я видел… Отроком был. За Сеггаром в бою шёл… тот махнул – тулово мимо пробежало, голова к ногам подкатилась. Зенками туда-сюда… рот кричит, а воздуху для голоса нету…
Светел представил.
– Поди, скоро затихла?
– Мне в бою недосуг было… Я к чему, парень… я весь что та голова.
– Это как?..
Крагуяр, негибкий в полуторном кожухе, одёрнул алык, сложил на кайке овчинные рукавицы.
– Жил-был невеликий народишко, звался крагуями, – глухо прозвучал его голос. – Летом кочевал, зимой в лесу по му́рьям сидел. Вышел к Прежним: будем вам зоркие ястребы в пограничье! А подвалили андархи, тут же перелетели, от Прежних изобиженными сказались. А подвалили хасины… и под хасинов легли с жалобами: примучили, мол, андархи. Прогнали хасинов… сидят ждут, чтоб забылось… Тут Беда, и ей не споёшь, кто чашку разбил. Меня Сеггар в сгоревшем кочевье нашёл. Я теперь, может, один за всех крагуев срам вечный несу. Подвигом избыть хотел… Без доспехов в бой порывался, пока Сеггар ума не добавил. У Сечи на Ялмака полез… хожу теперь косой, себе не радый… а воеводу спас ты. Скажи вот, где правда Божья, царевич?
«Мне дядя Сеггар тоже напрягай отвесил. У него броню поди прошиби, а я прикрывать…» Светел хотел возразить, но пока думал ответ, Крагуяр безнадёжно махнул рукой:
– К бабьему теплу потянулся… опять неспорина. Её целовать – честь забыть. Так-то, брат. Верно, деды знатно корешки унавозили, чтоб меня вершки удавили… Обнимемся, Незамайка. Не поминай лихом.
– Погоди! – встревожился Светел. – Ты куда с такими думами? Останься, вместе купца подождём! В Шегардай побежим… ты за мной присмотришь, я за тобой! Как Сеггар велел!
– Не могу. – Крагуяр мотнул головой. – В доме с ней… как помыслю…
Коротко, с бешеной силой сжал плечи Светела. Отвернулся, пошёл против ветра, крепко упираясь кайком.
