У каждого была своя судьба, свой жизненный путь, свои пристрастия и недостатки. Но было и нечто такое, что всех их собрало в одном месте, породнило и заставило подняться на бой, в котором невозможно победить.
Когда все, во что верили предки, ради чего шли на смерть и муки, стало прахом, осталась Память. Память о вере предков, пролитой крови, любви и ненависти, о преданности и предательстве. Но и ее безжалостно топчут победители, уничтожая последних не забывших.
Так зачем противиться неизбежному, теряя счет могилам близких, каждодневно рискуя жизнью и все равно постепенно забывая? Не лучше ли сдаться и «принять реалии»? Но даже крохи сохраненного Знания однажды станут последней надеждой Мира. Нельзя предать тех, кто умирал за Память и доверил ее тебе. А еще где-то далеко, на затерянных во льду островах, сокрытый магией от глаз недостойных, стоит Последний Храм. Дойди до него сквозь кровь и пламя. Если не отступишься.
Теперь Альваро знал: они дойдут. И спасут то, что хранят от уничтожения, чтобы когда-нибудь… Нет, о таком не стоит и задумываться. Можно упустить время…
Мысли путались, но сознание еще противостояло боли и небытию. От кого-то, наверное, все же от отца, Альваро слышал: последнее заклинание умирающего мага, готового жизнь и душу вложить в последний удар, получается поистине чудовищным. От него почти невозможно защититься, наверное, и всякие там Пожиратели Магии тут бессильны. Просто не успеют…
Друзья дойдут. Но для этого он должен отдать больше, чем могут отнять у смертного даже Боги.
Альваро не видел, как вдали, наверное, в миле от города, в открытом море вскипела огромная волна. На далеких южных островах, где горы плюются огнем, а вся почва состоит из вулканического пепла, где землетрясения случаются каждые несколько лет, и ими никого не удивишь, такие вещи называются цунами. Здесь не было вулканов, земля не ходила ходуном, будто упившись браги. Вместо землетрясения или подводного извержения сработала магия. Волна поднялась на десять копий и, стремительно разгоняясь, понеслась к городу. Она могла бы запросто накрыть весь город. Но Альваро ничего не сделали мирные жители, даже те из них, кто сейчас мародерствовал, насиловал и убивал, пользуясь всеобщей неразберихой. Не жалея себя, выкладываясь до предела и даже дальше, Альваро изменил направление смертоносной водяной стены. Теперь она шла в Катраний залив, задевая лишь окраинные кварталы и военный порт. И, конечно, всех, кто там находился.
Не увидел Альваро и того, как волна, на мелководье поднявшись еще копий на пять, играючи перехлестнула стену и обрушилась на окраинные кварталы. Обезумевшее море играючи ворочало тысячефунтовые кулеврины, катком шло по домам, садам и площадям. В нее было бесполезно стрелять из пушек и мушкетов, бессмысленно было молиться, тем более бессмысленно — богохульствовать. Единый-и-Единственный подмял под себя миллиарды вселенных — что Ему какие-то человеческие букашки, пусть и верящие в Него. Он молчал, а месть старых Богов обрушивалась на предавший их город.
Альваро не видел, как стена воды обрушилась на порт. На ее гребне плясали несколько рыбачьих лодочек, бригантина и фрегат, встретившие катастрофу на боевом дежурстве. Им еще повезло: при фантастической удаче там кто-нибудь может даже выжить. Остальные шесть фрегатов прямо у причалов бесследно исчезли в круговерти воды, ила и обломков. А вода уже сметала пакгаузы, склады, мастерские, затапливала сухие доки и дробила в щепы ремонтируемые суда. И снова, как восточнее, схлопывались дома, как котята, в подвалах захлебывались люди. Они готовились спасаться от огня и мародеров — но не от потопа.
…Все-таки, даже умирая, Альваро не сумел повторить катастрофу четырехвековой давности. Начисто уничтожив военный порт, повредив верфи и едва не утащив в море «Адмирала Бреггу», дальше волна растеклась половодьем, уже не снося все, что попадалось на пути. Она заливала бушующие тут и там пожары. Но горожанам и солдатам церковных батальонов, равно как и погибавшим на баррикадах повстанцам легче не становилось: теперь их топило колдовское половодье.
…Местами бой не остановило даже наводнение. Не стало командования, потонули пушки, отсырел порох. Но посреди полузатопленных развалин, где по пояс, а где и по шею в жидкой грязи, резались, рубились дрались горожане, стражники и солдаты в черных мундирах. Одни стремились прорваться, чтобы уйти от наводнения, вторые знали, что им не будет пощады, и стояли насмерть. А те, кто собрались вокруг цитадели, спешили ворваться в кольцо стен, напирая на остатки церковного батальона. Сюда, в кольцо стен, не проникло ни капли воды. Все разрушения здесь сотворили огонь и человеческая жестокость. Резня посреди горящих руин шла не один час…
В Новом городе не было ни того, ни другого, да и стихия мародерства не успела захватить всех. Здесь были кварталы, где о катастрофе узнали лишь назавтра. Вместе с остальными новостями. Но и им, и всем жителям Медара, особенно тем, кто годами работал на святого отца Клеомена, предстояло почувствовать случившееся на своей шкуре…
Год 1574, Восьмой месяц, ночь с 19 на 20 день.
Темеса, Совет Конфедерации.
Летняя ночь душным, влажным и горячим маревом распростерлась над Конфедерацией. Лениво тянуло влажным ветром с просторов Торгового моря. Ленивая пыльная поземка перекатывалась по городским улицам и пригородным проселкам. Лениво шелестели листвой пальмы и платаны, буки и тополя, лениво перемигивались в угольно-черном небе яркие южные звезды. Лениво брехали, высунув истекающие слюной языки, разморенные духотой дворовые псы. Лениво накатывали на берег волны Торгового моря — казалось, и море разморила жара и влажная духота, от которой улицы не остывали даже под утро.
Огромный город, колоссальное чудовище, раскинувшееся по берегам Темесской бухты, тоже забылся в тревожном, тяжелом сне. Затих неумолчный стук топоров и визг пил на верфях, лязг металла и рев пламени в доменных печах литейных заводов, скрежет лопат и звон кирок на стройках и в карьерах, как и тихий звон монет в банках и биржах. И только над кварталом красных фонарей неслись стоны, вскрики и шорох смятых простыней — у их обитательниц трудовые будни были в разгаре. Да еще в бесчисленных притонах и харчевнях раздавались пьяные вопли: голь с городских окраин топила безрадостную реальность на дне бутылок и кружек. Тишина нарушалась мерным стуком сапог патрулей. А вот вопли истязаемых в застенках Огненной Палаты ничей покой не нарушали: их не выпускали на волю толстые стены и глубокие подземелья.
