Сюневульф стоял с поднятой рукой, на вид дожидаясь тишины, но его маленькие глазки шарили по толпе. Он нашел взглядом Радгара и, несомненно, запомнил тех, кто стоял с ним. Наконец он смог перекричать толпу.
— Пьяный чурбан! Отродье фралля! Как только я думал, что смогу вырастить из тебя что-то достойное? Ты даже вызова-то бросить толком не можешь, а еще пытаешься сделать это в разгар витенагемута. Что ж, фюрд нас рассудит, но это подождет, пока мы не покончим с государственными делами. Пусть муут фейнов соберется на следующий день после завер…
— Нет! — взревел голос таниста, и снова крик тысячи возмущенных глоток заглушил его. Кричали даже гости, хотя уж им-то в местные дела лезть не следовало.
Сюневульф принял удивленный вид. Он подслеповато вглядывался в полумрак, словно выискивая зачинщиков.
— О ничтожество! А ну ступай ко мне на бой. Да, бесстыжий урод, я, стоя здесь, клянусь, что не уйду отсюда… — но совершенно владел собой, и когда он поднял обе руки, требуя тишины, толпа подчинилась.
— Если почтенные эрлы желают, чтобы муут нашей провинции прошел первым, мы с радостью пойдем навстречу их желаниям. Витенагемут объявляется приостановленным до завтра. Фейны, фюрд соберется нынче вечером, на закате, — он кричал во всю мощь своих легких, — дабы рассудить нас с нашим танистом, как принято это среди бельцев.
Леофрик уже некоторое время перешептывался с Сеольмундом и другими витанами. Теперь он хлопнул рукой по здоровому плечу своего сына.
— Халигдом! — сказал он. — Ступай и займи Халигдом!
Все выше и выше гнал Овод своего коня, спеша, сам не зная куда, чтобы биться, сам не зная с чем. Только инстинкт Клинка вел его сквозь вонючий туман и продолжавшую хлестать с неба грязь. Пепел падал теперь столь часто и был таким горячим, что если бы не дождь, он, возможно, изжарился бы. Бедняга Свеальм! Какими бы верными ни были его копыта, эта скачка наверняка доставляла ему много боли.
Овод ждал, что вот-вот из тумана бросится на него с ревом фюрдрак. Биться с фюрдраком шпагой? Почему инстинкт Клинка гонит его искать чудище, которого он и представить себе не может? Его путешествие представлялось теперь самоубийством. Он-то не заговорен от огня! Несмотря на сырость, ему казалось, что он чует запах гари — вонь побоища в Хейбридже или запах Западного Дома за мгновения до того, как Радгар, шатаясь, прорвался к нему сквозь пламя, завернул его в одеяло и вынес. Дважды в жизни он избежал смерти в огне, и, похоже, судьба уготовила ему встретить ее снова.
Когда дорога пошла вниз, а ветер удвоил ярость своих порывов, он понял, что добрался до скального отрога под названием Бельстеде. Кашляя, почти ослепнув от грязи, он повернул Свеальма к входу в пещеру. Похоже, целью его путешествия снова был Веаргахлейв. Он ощутил слабую надежду: возможно, ему все-таки не придется биться с фюрдраком, только со старым безумцем Хильфвером.
Бедняга Свеальм шатался от усталости. Он кашлял, оступался и порой ржал, жалуясь на свое несчастное положение, но все же продолжал слушаться, понимая, что в противном случае его побьют шпагой.
— Еще немного, здоровяк, — утешал его Овод. — Там, внутри, все будет не так плохо. Я в жизни еще не обращался с лошадью так, как с тобой, и обещаю, что больше никогда не буду. Это все ради Радгара. Помнишь Радгара?..
Слова, слова! Не один жеребец дошел до предела своей выносливости.
Дорога по ущелью за прошедший день не улучшилась. Свеальму пришлось пробираться по колено в горячей жидкой грязи, усеянной камнями и сучьями. Он сделал попытку упрямиться, был бит, сделал еще несколько шагов, оступился и упал. Овода по заслугам вышвырнуло в грязь, которая оказалась даже горячее, чем он ожидал. Когда он протер глаза настолько, чтобы видеть хоть что-то, ему хватило всего одного взгляда на скакуна, чтобы понять: это конец. Свеальм лежал неподвижно, и сломанная нога означала смертный приговор.
Овод обнял его и поплакал немного.
— Прости, дружище, мне правда жаль! — Он мог прочесть на смертном приговоре и свое имя, поэтому он поплакал немного и за себя, и своего друга, но больше всего ему было жаль сейчас верного скакуна. — Если случится невозможное и я снова увижу Радгара, — пообещал он, — я расскажу ему о твоей отваге.
Потом он сделал то, что должен был сделать, и сделал это хорошо, ибо в детстве помогал отцу забивать скот и знал, куда разить. Он вытер «Ничто» о свой покрытый грязью плащ и двинулся дальше один.
В отличие от коня он мог идти, избегая грязевого потока, пробираясь через кусты, которыми поросла нижняя часть склонов; они даже давали ему возможность цепляться, когда он поскальзывался или оступался. По крайней мере туннель обещал защитить его от непрекращающегося дождя.
Добравшись до конца короткого ущелья, он решил уже было, что ему не суждено и этого. Камни и грязь сыпались непрерывным потоком, образовав завал, почти загородивший вход в пещеру. Более внимательное обследование завала помогло обнаружить небольшую щель сверху, и когда он забрался к ней, в лицо подул ветер из туннеля. Судя по его силе, противоположный выход был пока не завален, так что путь был открыт.
Пока открыт. Земля тряслась. Угрожающий рокот горы не стихал.
Найти трут и кресало на ощупь оказалось болезненно долгим делом, но в конце концов это ему удалось, равно как найти и фонарь со свечой. Часть трута отсырела, и только после многих ударов кресалом и проклятий он нашел клочок, достаточно сухой, чтобы загореться. Теперь у него был свет, и не было дождя, но его одежда так отяжелела от грязи, что казалась кольчугой из пластин брони, которую ему приходилось носить в Айронхолле на занятиях по фехтованию мечом. Возможно, потому, что у него больше не было никакой возможности вернуться к Радгару, боль от разлуки с подопечным притупилась немного. На ее место пришла тупая боль от полного изнеможения.
Что дальше? Здесь было ужасно неуютно. Спать он не мог. Он двинулся в глубь туннеля.
Всего двенадцать часов прошло с тех пор, как они с Радгаром проходили здесь на обратном пути из кратера. За это время нападало еще больше камней. Тропы больше не было. Да и туннеля как такового тоже почти не было. Вместо него он обнаружил бесконечное карабканье по неустойчивым грудам иззубренных камней, то и дело угрожавших осыпаться и раздавить ему ноги или всего его целиком. Временами он забирался даже выше уровня прежнего потолка в поисках зазора между верхом завала и новым — вне сомнения, ненадолго — потолком. Иногда он понимал, что нашел проход, только просунув голову и плечи в щель, из которой ему в лицо дул ветер. Это было напоминанием того, что ветер способен пробиться сквозь отверстия уже, чем те, сквозь которые может пробраться он. Выход, если он до него доберется, мог оказаться меньше его размера.
