— Ну, родителей уже не вернешь, да и реку зимой не обшаришь, — рассудил сфинкс. — Придется подождать.
— Понятно, — сухо прокомментировал Дийс. — У речных есть возможность атаковать человеческий поселок в любое время года, перебить и увести в плен всех, кого они желают, а люди не могут ни отбить свое потомство с чужой территории, ни добиться их освобождения дипломатическим путем, поэтому вынуждены мириться с ситуацией…
— Лед — динамитом, — с тихой ненавистью произнес Тесс в пространство. — Берега — бульдозером. Да ведь нельзя, в чужие-то дела…
— И что будет в результате? — вопросил Грин. — Да, вы перебьете речной народ, но вряд ли достанете детей, которые еще неизвестно, есть там или нет. Да, вы сделаете это зимой, когда речной народ полуспит от холода. Весной вы получите речные стада без присмотра и реку, возмущенную тем, что убили ее питомцев, выходящую из берегов, подмывающую селения, которые вообще не имеют никакого отношения к этому конфликту. И это тоже будет правильно?
Немного подумал и добавил:
— Я знаю, что существует много истин, и у каждого народа она своя. Я не знаю, что случилось на переправе Зурташ, но очень надеюсь, что дети будут залогом спокойствия тех мест на долгие годы, а история уйдет в легенды.
— Мы ничего не сделаем, потому что в любом случае не вправе вмешиваться в дела иных народов, — холодно ответил Дийс. — Но мы поняли, какое место отводится в этом мире людям.
Грин покачал головой:
— Какое место вы занимаете в своем мире? — спросил он по возможности спокойно.
— В нашем мире нет других разумных, кроме нас, — ответил Дийс. — Поэтому говорить о месте не приходится в принципе.
— Да, я понял, — миролюбиво кивнул сфинкс. — Когда человек долго живет в одиночестве, ему тяжело долго выносить присутствие посторонних. Кажется, что они все делают неправильно и не так.
— Может быть, — согласился Дийс, но больше ничего добавлять не стал.
Тесс молча вертел в руках стило, разглядывая его и только его.
* * *
Грину очень хотелось улететь или провалиться сквозь землю. Как прошел остаток дня, он даже не помнил. Перед глазами стояло злое лицо Тесса, скептически-недоверчивое — Ренна, брезгливое — Дийса. Грин шкурой чувствовал, что его рассказ задел каждого из присутствующих, но как-то непредсказуемо. И после того, как все разошлись, сфинкс от огорчения даже не полез медитировать и мерзнуть на крыше, а просто сделал пару контрольных кругов над базой взапуски с воронами, нырнул с разбега в сугроб попышнее, вылез, отряхнулся и только после этого пришел в нормальное расположение духа.
Тихо-тихо прокрался знакомыми коридорами, проскользнул в их с Тессом жилой модуль, нырнул в ванную комнату, открыл теплую воду и блаженно зажмурился. Это была самая тайная и сокровенная часть его дня, которой он слегка стеснялся. Вода грела подушечки лап, он слегка шлепал по ней, ловил, как мышку, плескался, вытягивал и втягивал когти. Шерсть то прилипала, то распушалась в воде, короткая, как бархат. Рон мурлыкал что-то себе под нос, включил хитрые пузырьки, притоптывал их, плюхался, время от времени настороженно прислушиваясь: Тесс нее услышал?
Засмеет ведь…
Наигрался, вылез и скользнул в гостиную, оставляя на полу цепочку мокрых следов. Окно сделал прозрачным и сел перед ним по-кошачьи, подобрав под себя лапы.
На улице шел снегопад, тихий и торжественный. Крупные белые хлопья, подсвеченные сильными прожекторами базы, медленно падали с черного неба, зависали и планировали в воздухе, как листья в безветренную погоду. Грин глубоко вздохнул. Ему было одновременно растерянно и хорошо, и хотелось рычать и мурчать одновременно. И очень остро не хватало чего-то неуловимо важного.
Сфинкс обернулся в сторону спальни — оттуда солидно, с достоинством приползла подушка. Грин положил на нее передние лапы и устроился поудобнее.
А Тесса в модуле даже не было. Еще на выходе из архива он напросился сначала за компанию с учеными в общую столовую, там за ужином услышал от Дийса, внимательного и цепкого, небрежное замечание, что ученик-то его хорошо очень уходит от ответов на некоторые вопросы, на рефлексах отфыркнулся в защиту Грина, потом в первый раз за прошедшие три недели увидел воочию старшего биолога базы…
Биолог тут же вцепился в него с вопросом, можно ли как-то заполучить сфинкса на побеседовать и поизучать, прочие поддержали, пришлось отбиваться — последнее, что хотел бы Тесс, это решать за Грина или тем более обещать кому-то его общество, не поинтересовавшись согласием самого кошака — и в конце концов резковато уйти «к себе», но к себе Серазан не пошел.
«Домой» просто-напросто не шли ноги, и Тесс петлял по базе, обходя едва ли не все имеющиеся дорожки и наверняка заставляя нервничать мониторящую перемещения гостя охрану, потом нашел совершенно шикарное развесистое дерево, забранное на мабрийский манер в невысокую декоративную оградку-заборчик, плюхнулся под ним прямо на снег, сонно-устало попримораживался, ловя на ладонь падающие снежинки…
Снег — «живой» снег — Тесс видел теперь совсем редко — слишком уж непростой оказалась работа со сфинксом и двумя пожилыми учеными, с первых же дней вышло так, что засиживаться в рабочем корпусе начали допоздна, и свободное время — настоящее, не то, что предназначалось для немногих остававшихся актуальными бытовых забот — как-то незаметно и нечаянно потерялось.
Птицы, полеты, эксперименты отодвинулись, как неважное, в свете масштабности и одновременно невнятности новой задачи, еще глубже птиц ушли в архивы памяти лес и дом… Природу Серазан видел теперь только вечерами, когда задерживался на улице, переходя из купола в купол поверху, дорожками. Тогда ему случалось замечтаться, глядя на черные стаи в небе, на небо само, темно-синее и звездное или забранное тучами и подсвеченное прожектором базы. Потом пробирал холод, забирался под капюшон, морозя уши и затылок, и как бы ни были восхитительны зимние горы, сама зима, снег и воздух — они все же загоняли Тесса назад, в купола. Голову застудить он все же боялся, а того ненавязчивого тепла, что в собственном лесу, и неуловимо-легкого чувства заботы ощутить здесь не удавалось. В этом было что-то смутно правильное, пусть и разочаровывающее, но хотя Тесс каждый раз хотел спросить у Грина, отчего так, пока он доходил до комнат, все успевало вылететь из головы. Чувство зимы, чувство безвременья и свободы тихо и незаметно гасло, уступая место вновь рабочим и полурабочим вопросам, и в гостевые апартаменты возвращался озабоченный планетарными закавыками отставной технарь.
