Сегодня возвращаться не хотелось даже несмотря на холод. Вспоминалось такое же расстроенно-мрачное сидение прошедшей осени, вспоминалась медовуха, после которой сфинкс вместо ученика постепенно начал восприниматься нормально… Сейчас тоже хотелось чего-то такого, чтобы перестало колотить каждый раз, когда мысли возвращались к рассказу о расправе речного народа, но идти искать, кто тут, на закрытом объекте, наливает желающим надраться, было несколько неразумно.
Еще неразумнее было мерзнуть в сугробе.
Это значило, что надо — все-таки! — идти в комнаты, согреться как следует и завалиться спать от греха подальше… и Тесс дисциплинированно поднялся, отряхнулся, прошел в жилой корпус, собираясь закончить вечер разумно, но в гостиной ему предстало зрелище сфинкса, торжественно изучающего изображение за стеной, и выглядело это одновременно так внушительно и так забавно, что Серазан не удержался и фыркнул, закидывая плащ в сушильный шкаф.
— Ну, кот…
— Я не мешаю? — через плечо спросил Грин, не трогаясь с места. — В спальне не на что смотреть, а тут так хорошо. И тепло. На улице можно уже замерзнуть. Вас что-то расстроило, мастер?
— Доктор Мьонн очень активно вас хочет, — сообщил Тесс. — А душка-дедушка Дийс утверждает, что вы искусно скрываете некие неприглядные факты относительно людей и нелюдей.
— А что хочет доктор Мьонн, он сказал? — встревожился Грин. — И кто это вообще? А что за факты я скрываю?
— Старший биолог базы, ему мечтается вас исследовать. Живой нечеловек — это же так познавательно, — фыркнул Серазан. — А факты нехорошие, о том, что люди не вправе хоть как-то от нелюдей защищаться или отгораживаться.
— Да, — гордо произнес Грин — живой нечеловек — это зрелище. Постойте, а почему нельзя огораживаться? Откуда такое? Я же вот при вас границы проводил, на Единую? Поля с огнем обходят каждый солнцеворот, да нет такого народа, который так или иначе не обозначает границы! Даже здесь вокруг базы все огорожено. Или я что-то не так сказал?
Тесс вздохнул, садясь на диван:
— Вы так сказали, что получилось, будто люди вовсе не имеют права такого — просить кого-то уйти или не трогать их участки. А что-то незнакомое им даже потрогать и изучить нельзя.
— Это когда? — Грин так изумился, что даже отвернулся от окна. Казалось, он сейчас просто напрыгнет на человека, посмевшего утверждать такую ересь. — Когда это я мог такое выдать?
— Когда доктор Ренн спросил, какая принята форма для предупреждения представителей иных рас о том, что те делают нечто, категорически не устраивающее людей. Вы на это ответили, что нельзя лишнего в руки брать.
Серазан оглядел сфинкса во весь его боевой разворот.
— Вышло очень понятно.
Грин слегка попятился:
— Это так прозвучало? Обидно. Я только хотел предупредить, что незнакомое изучать и правда бывает опасно. А формы для предупреждения у людей в лесу, например — зарубки, ленты на деревьях, охотничьи тропы. Поля вокруг деревень сами по себе хороший знак, и вот еще… иногда плодовые деревья сажают вдоль тропинок. Не часто, но так делают. Но, мастер Тесс, это все про лесные народы, с горными я не знаком. Тут есть свои особенности, известные только местным.
— Мда… — прокомментировал Серазан. — И что ж нельзя было это сразу сказать Ренну и Дийсу? Мне не пришлось бы с ужина сбегать.
— Вы голодный, — утвердительно-обвиняюще уточнил сфинкс.
— Нет. Но убедительно отовраться мне, боюсь, не удалось.
— Так скажу завтра, — без малейших угрызений совести заявил Грин, вновь отворачиваясь к окну, словно в падающем снеге было что-то важное. — Время еще есть, а это хорошее знание, оно потом не раз пригодится. Хотя, — тут он хихикнул, — когда я представляю себе полковника, к примеру, Морана, сжигающего весеннее колесо…
— Солдат пошлет, — убежденно ответил Серазан. — Или ученых.
Сфинкс представил себе картинку: мабрийские солдаты с воплями и матюгами обкатывают горящим колесом базу по периметру, а за этим шествием идет комендант, прыская в разные стороны молоком — и расхохотался:
— Точно, завтра расскажу, — заявил он. — Распишу все, в подробностях.
Тесс, обрядов не видевший ни разу, причины смеха не понял, но выглядел Грин слишком заразительно, чтобы можно было не улыбнуться.
— Успокоите наших стариков… — и посерьезнел. — Хоть что-то будет хорошо.
— А что еще плохо? — тут же насторожился Грин. — Что-то явно было не так, уж слишком у вас лица были… не такие. У мастера Дийса так вообще, словно он навоз выгребал, накопившийся дня за три, если не больше. Серазан окончательно помрачнел.
— Дети, Грин. Убивать детей — это… Это можно или со злейшим, давним, кровным врагом, ненависть к которому сильна настолько, что затмевает здравый смысл и заставляет воевать, пока не вымрут оба народа, или с тем, кому хочешь сделаться таким врагом сам. А увести в плен — это заставить врага унижаться и ненавидеть еще сильнее, потому что ради потомства можно согласиться на любые условия и любой выкуп.
От таких слов Грин сел и крепко задумался. Потряс головой.
— Мастер Тесс, — сказал он тихо, — если речь о переправе Зурташ, то я выразил надежду, что дети живы. В домах остались игрушки, но не было признаков беспорядка, и среди трупов детей тоже не было. Думаю, речной народ поможет им пережить зиму, а потом опять вернет на речные берега. Я очень на это надеюсь. Каким бы не был конфликт, убивать детенышей считается позорным среди любого народа.
— Вернут просто так, не с условиями, не за выкуп? — переспросил Тесс недоверчиво. — Отпустят?
Поднялся на ноги, прошел к окну, нервно прислонился к прохладному пластику лбом, укладывая в голове картину совсем иную, чем та, что вставала перед глазами почти полдня…
— Но зачем тогда вообще уводить, если не желаешь зла? Неужели человеческим детям лучше зимовать неведомо где, чем у таких же, как они сами, людей? Ведь их же нашлось бы, кому разобрать по семьям?
— Да какой тут выкуп, — горько произнес Грин, — если такая цена уже заплачена! Тут разобраться бы, что произошло. Мы с Блейки прошли первыми, сразу после заморозков, а беда случилась раньше, пока шли дожди. Дороги размыло. Переправа не действовала. Дети вряд ли выжили бы одни, мастер Тесс. Я очень надеюсь, что весной они вернутся.
— Что еще остается… — Серазан сел прямо на пол у окна, расстроенно глядя на Грина. — Но нельзя же так жить, чтобы даже на помощь нельзя было позвать, если дорога закрыта! Почему связи нет никакой, неужели даже птицы не нашлось бы почтовой?
Покачал головой, в общем-то не ожидая ответа.
