Из состояния прострации меня вывел резкий сигнал клаксона. Это Боря, встраиваясь в общий поток, дал понять заметавшейся маршрутке, кто тут у нас вообще-то главный. Очнувшись, я — лучшего способа быстро привести себя в норму не знаю, разве только — кусок льда за шиворот — энергично растёр ладонями уши. А когда окончательно пришёл в чувство, обнаружил, что Архипыч участливо наблюдает за мной и внимательно-внимательно отслеживает мой долгий приход после краткосрочного отхода.
— Чего уставился? — спросил я у него с полушутливой грозностью.
— Сдаётся, ты всё вспомнил, — удовлетворённо произнёс кондотьер.
— Да. Кажется.
— Кажется или точно?
— Кажется, точно.
— Ну, это лучше, чем «точно кажется».
— Лучше, — согласился я. — Только теперь новая проблема на очереди.
— Что ещё? — нахмурился Архипыч.
— Нужный образ я ухватил, это хорошо и даже здорово. Но как мне теперь в Запредельное попасть? Вот вопрос. Самовольно не могу, ворота мне Туда открываются ненадолго и лишь в указанный срок. Что делать?
— Снять штаны и бегать, — проворчал Архипыч. Потом потрепал в глубоком раздумье бороду и предложил: — Послушай, Егор, а может, я вместо тебя схожу? С тебя, похоже, выкуп какой-то потребует, так я посредником выступлю. Не бойся, я справлюсь. Наш Тарас не хуже вас.
Меня этот вариант категорически не устраивал.
— Верю, Серёга, что справишься, — сказал я. — Но в таком случае мне придётся одну тайну раскрыть, которую тебе, извини, знать не положено. Я этого сделать не могу. Так что — увы.
— Хреново тогда.
На какое-то время после этого воцарилось молчание. Мы все дружно и наряжёно думали. Потом я решился и, глядя за окно (в это время мы уже проезжали мимо сгоревшего и покуда ещё не отремонтированного здания военной типографии), спросил:
— Серёга, не сочти за наглость, но ты не можешь мне предоставить свои каналы?
— Могу, — не оборачиваясь, сказал Архипыч. — Но только это тебе ничего не даст. Ты в них не протиснешься.
— Ой, Серёга, не ври.
— О чём это ты?
— О том самом. Ты высший, ты в курсе: Пределов нет, есть лишь различные аспекты Запредельного. А раз так, значит, и каналы твои безразмерны.
— Откуда знаешь?
— Знаю.
Архипыч повернулся, посмотрел на меня осуждающе и, поведя головой в сторону своего заместителя, спросил:
— Ну и зачем об этом при детях?
— Тоже мне секрет полишинеля, — фыркнул Боря. Но стоило только Архипычу на него цыкнуть строго, отпустил руль и зажал руками уши: — Всё-всё, мой коннетабль, ничего не знаю, ничего не слышал.
— Кончай придуряться, Улома, рули давай, — приказал Архипыч и потом вновь обратился ко мне: — Да, Егор, я знаю, причём, знаю точно, что Пределы лишь фантом реальности. Знаю и не сомневаюсь в этом. Ну и что с того? Знание это только знание, оно ни к чему не обязывает, оно даёт право на выбор. Есть два пути. Первый: порвать с иллюзией, пройти по ступеням просветления и слиться с истиной. Второй: не дёргаться, оставит всё как есть и дальше жить иллюзией. Я, как, впрочем, и все другие высшие из ныне живущих, выбрал второй. Выбрал и живу по законам Пределов.
— Почему так? — не преминул спросить я.
— А потому что мне так интересней, — с вызовом и задиристо ответил кондотьер. — Это, во-первых. А во-вторых, всерьёз подозреваю, что, истина — это тоже иллюзия. Только высшего порядка. А есть ещё в-третьих, в-чётвёртых… Тебе доложить? Или этого хватит?
— Пожалуй, хватит.
— Вот и хорошо. Разговор на эту тему может быть длиннее сказки про белого бычка, а нам недосуг. Нам решение нужно найти. А о высоком поговорим как-нибудь после войны.
И вновь в салоне надолго повисло молчание. На этот раз прервал его Боря. Вырулив возле Знаменского монастыря на кольцо, он вдруг предложил:
— Мой коннетабль, а что если задействовать канал номер двести?
— Ну ты, брат, и хватил! — не то изумился, не то возмутился Архипыч. — Сам-то понял, что сказал?
Боря стушевался и вновь проглотил язык, а вот я за его идею зацепился:
— Колитесь, господа, что за канал такой?
— Это, Егор, технический канал, — выдержав паузу, пояснил Архипыч. — Мы через него отправляем тех, кого уже развоплотили, Грубо говоря, двухсотый служит грузовым порталом для компоста.
— А что, живому туда нельзя нырнуть?
— Отчего же. Можно. Но только… — Архипыч обернулся ко мне. — Слышал про жёсткую посадку спускаемых космических аппаратов?
— Слышал, конечно, — кивнул я. — Это когда они падают по баллистической траектории.
— Правильно. Так вот это приблизительно то же самое будет. Попасть ты Туда попадёшь, но в каком состоянии, это я тебе, Егор, сказать не могу. Просто не представляю этого. Вдруг тебя так перекрутит всего, что нужный Образ не сможешь поднять, тем более — удержать. Что если так? Ведь для двухсотого, увы, не существует никаких стабилизирующих и защитных ритуалов. Почему, сам понимаешь.
— Но другого выхода нет, — после паузы, сказал я.
— Входа, — поправил Архипыч. Глянул на меня долгим, оценивающим взглядом, понял, что в своём намеренье я твёрд, и покачал головой: — Ну, как знаешь, как знаешь. Моё дело — предупредить.
— Не бойся, начальник, — с напускным запалом сказал я. — Прорвёмся.
Архипыч кивнул:
— Ну, хорошо. Тогда сейчас прямиком к нам в штаб-квартиру и сразу в процедурную.
Едва он это произнёс, в кармане у него зазвенел телефон. Кондотьер крякнул недовольно, долго рылся в карманах, наконец достал и приложил трубку к уху. Послушал, ответил на приветствие звонившего:
— Привет. — И протянул трубку мне: — Это тебя.
— Меня? — не поверил я, но трубку взял.
Звонил Ашгарр.
— Как там у тебя? — спросил он.
Чувствовалось, что сильно взволнован, хотя и старается говорить спокойно.
— Работаю, — ответил я.
— Подвижки имеются?
— Определёно. Что, с Лерой плохо?
— Совсем плохо, уже заговаривается.
Я отвёл руку с трубкой в сторону, выплюнул грубое слово, опять приставил трубку к уху и, не желая удваивать тревогу, сказал чётко и спокойно:
— Всё будет хорошо. Держи её, не отпускай.
— Я стараюсь, Хонгль, — сообщил поэт. — Я очень стараюсь. Но ты бы как-нибудь там побыстрее, что ли.
— Всё вот-вот закончится. Я уже подобрался к гаду… Почти подобрался. Сейчас вот метнусь в Запредельное, встречусь с ним и, думаю, вопрос закрою.
— В Запредельное? — насторожился Ашгарр. — Ты собрался в Запредельное?
— Так надо, — сказал я тоном, сразу отметающим всякие возражения.
Но поэт возражать и не собирался, просто здорово переживал за меня.
