Больше всего на свете он любил романы. Сериалы Диккенса были хороши и забавны, но какое удовольствие было держать в руках целую, законченную историю. Он читал все, что попадалось под руку. Он наслаждался всем творчеством Джейн Остин, хотя ему потребовалось много консультаций с миссис Пайпер, чтобы понять социальные условности, описанные Остин. (Где находилось Антигуа? И почему сэр Томас Бертрам постоянно туда ездил?) Он поглощал литературу о путешествиях Томаса Хоупа и Джеймса Морье, благодаря которым он познакомился с греками и персами, или, по крайней мере, с их причудливой версией. Ему очень понравился «Франкенштейн» Мэри Шелли, хотя он не мог сказать того же о стихах ее менее талантливого мужа, которые он находил излишне драматичными.
По возвращении из Оксфорда в первый семестр профессор Ловелл повел Робина в книжный магазин — Hatchards на Пикадилли, прямо напротив Fortnum & Mason. Робин остановился у выкрашенного в зеленый цвет входа и застыл на месте. Он много раз проходил мимо книжных магазинов во время своих прогулок по городу, но никогда не думал, что ему разрешат зайти внутрь. У него почему-то сложилось представление, что книжные магазины предназначены только для богатых взрослых, что его вытащат за уши, если он посмеет войти.
Профессор Ловелл улыбнулся, увидев, что Робин колеблется в дверях.
" Это всего лишь магазин для публики», — сказал он. Подожди, пока не увидишь библиотеку колледжа».
Внутри стоял пьянящий древесно-пыльный запах свежеотпечатанных книг. Если бы табак пах так, подумал Робин, он бы нюхал его каждый день. Он подошел к ближайшей полке, неуверенно протянул руку к выставленным книгам, боясь прикоснуться к ним — они казались такими новыми и хрустящими; корешки не потрескались, страницы были гладкими и яркими. Робин привык к хорошо потрепанным, залитым водой книгам; даже его классические грамматики были десятилетней давности. Эти блестящие, свежепереплетенные вещи казались предметами другого класса, вещами, которыми можно любоваться издалека, а не брать в руки и читать.
" Выбери одну», — сказал профессор Лавелл. Тебе должно быть знакомо чувство, когда ты приобретаешь свою первую книгу».
Выбрать одну? Только одну, из всех этих сокровищ? Робин не мог отличить первое название от второго, он был слишком ошеломлен огромным количеством текста, чтобы пролистать его и принять решение. Его взгляд остановился на названии: The King's Own» Фредерика Марриэта, автора, с которым он до сих пор не был знаком. Но новый, подумал он, это хорошо.
«Хм. Марриэт. Я его не читал, но мне сказали, что он популярен среди мальчиков твоего возраста». Профессор Ловелл перевернул книгу в своих руках. «Значит, эта? Ты уверен?
Робин кивнул. Если он не примет решение сейчас, он знал, что никогда не уйдет. Он был похож на голодного человека в кондитерской, ошарашенного выбором, но не хотел испытывать терпение профессора.
На улице профессор передал ему завернутую в коричневую бумагу упаковку. Робин прижал ее к груди, заставляя себя не разрывать ее, пока они не вернутся домой. Он горячо поблагодарил профессора Ловелла и остановился только тогда, когда заметил, что профессор выглядит несколько неловко. Но потом профессор спросил его, приятно ли ему держать в руках новую книгу. Робин с восторгом согласился, и впервые, насколько он помнил, они обменялись улыбками.
Робин планировал приберечь " The King's Own» до тех выходных, когда у него будет целый день без занятий, чтобы неспешно полистать ее страницы. Но наступил четверг, и он обнаружил, что не может ждать. После ухода мистера Фелтона он набросился на тарелку с хлебом и сыром, которую поставила миссис Пайпер, и поспешил наверх, в библиотеку, где устроился в своем любимом кресле и начал читать.
Он был сразу же очарован. The King's Own» была повестью о морских подвигах, о мести, дерзости и борьбе, о сражениях кораблей и дальних странствиях. Его мысли вернулись к его собственному путешествию из Кантона, и он переосмыслил эти воспоминания в контексте романа, представил себя сражающимся с пиратами, строящим плоты, получающим медали за храбрость и отвагу...
Дверь со скрипом открылась.
«Что ты делаешь?» — спросил профессор Ловелл.
Робин поднял голову. Его мысленный образ Королевского флота, плывущего по бурным водам, был настолько ярким, что ему потребовалось мгновение, чтобы вспомнить, где он находится.
Робин, — повторил профессор Ловелл, — что ты делаешь?
Внезапно в библиотеке стало очень холодно; золотой полдень потемнел. Робин проследил за взглядом профессора Ловелла и увидел тикающие часы над дверью. Он совсем забыл о времени. Но эти стрелки не могли быть правильными, не могло быть и трех часов с тех пор, как он сел читать.
Извините, — сказал он, все еще пребывая в некотором оцепенении. Он чувствовал себя путешественником издалека, вынырнувшим из Индийского океана и попавшим в этот тусклый, прохладный кабинет. «Я не... я потерял счет времени».
Он не мог прочитать выражение лица профессора Ловелла. Это пугало его. Эта непостижимая стена, эта нечеловеческая пустота была бесконечно более пугающей, чем ярость.
Мистер Честер находится внизу уже больше часа, — сказал профессор Ловелл. Я бы не заставил его ждать и десяти минут, но я только что пришел в дом».
У Робина все внутри перевернулось от чувства вины. «Мне очень жаль, сэр...
«Что ты читаешь?» прервал профессор Ловелл.
Робин на мгновение замешкался, затем протянул книгу " The King's Own.* «Книга, которую вы мне купили, сэр — там идет большая битва, я просто хотел посмотреть, что...
«Ты думаешь, имеет значение, о чем эта проклятая книга?»
В последующие годы, когда Робин вспоминал это, он был потрясен тем, как нагло он поступил в следующий раз. Должно быть, он был в панике, потому что, оглядываясь назад, было абсурдно глупо, как он просто закрыл книгу Марриэта и направился к двери, как будто он мог просто поторопиться на урок, как будто проступок такого масштаба можно так легко забыть.
Когда он уже подходил к двери, профессор Ловелл отвел руку назад и сильно ударил костяшками пальцев по левой щеке Робина.
Сила удара повалила его на пол. Он почувствовал не столько боль, сколько шок; в висках еще не было больно — это пришло позже, когда прошло несколько секунд и кровь начала приливать к голове.
Профессор Ловелл еще не закончил. Когда оцепеневший Робин поднялся на колени, профессор достал кочергу из камина и с размаху ударил ею по диагонали в правую часть туловища Робина. Затем он опустил ее снова. И еще раз.
Робин испугался бы больше, если бы когда-нибудь заподозрил профессора Ловелла в жестокости, но это избиение было настолько неожиданным, настолько совершенно не в его духе, что казалось сюрреалистичным, как ничто другое. Ему не пришло в голову умолять, плакать или даже кричать. Даже когда кочерга треснула о его ребра в восьмой, девятый, десятый раз — даже когда он почувствовал вкус крови на зубах — все, что он чувствовал, это глубокое недоумение от того, что это вообще происходит. Это казалось абсурдным. Казалось, он попал в сон.
Профессор Ловелл тоже не был похож на человека, охваченного яростью. Он не кричал, глаза его не были дикими, щеки даже не покраснели. Казалось, он просто каждым сильным и обдуманным ударом пытается причинить максимальную боль при минимальном риске необратимой травмы. Он не бил по голове Робина, не прикладывал столько силы, чтобы у Робина треснули ребра. Нет; он лишь нанес синяки, которые можно было легко скрыть и которые со временем полностью заживут.
Он прекрасно знал, что делает. Казалось, он уже делал это раньше.
После двенадцати ударов все прекратилось. С таким же спокойствием и точностью профессор Ловелл вернул кочергу на камин, отошел и сел за стол, молча наблюдая за Робином, пока мальчик поднимался на колени и, как мог, вытирал кровь с лица.
После очень долгого молчания он заговорил. Когда я привез тебя из Кантона, я ясно выразил свои ожидания».
