— Это лучшее исполнение баллады, которое я слышал. А я слышал эту балладу раз десять, в разных вариантах. Ты и в самом деле талант! Только спой чего‑нибудь веселенькое, знаешь? А то мою любимую вогнал в слезы! Эдак у нее голова заболит, и ночью мне откажет! Знаешь песню про птичку с желтым клювом? Давай ее!
— Ну… она неприличная… — Илар смущенно посмотрел на Гатрузу — там есть такие куплеты, что при женщине как‑то неудобно петь… простите.
— Ишь ты, он еще и воспитанный! — восхитился Юстан — давай, давай, пой! Она и не такие словечки знает! Как‑нибудь разозлишь ее, так узнаешь такие ругательства, о которых и не подозревал! Видел бы ты, как она поливает руганью грузчиков, недостаточно быстро укладывающих металл в фургоны! У них уши в трубочку сворачиваются!
— Ну… если так… — растерялся Илар — тогда ладно.
И запел. О птичке с желтым клювом, которая забралась в окошко к молоденькой девушке, мечтающей о любви, и вдруг превратилась в парня, но это был не парень, а бог, ставший человеком. И этот бог вытворял такие вещи, перечисление которых заняло пять куплетов — длинных, довольно монотонных, но смачных.
Вся соль была в том, что девушка потом ничего не помнила о посещении бога, и когда ее живот стал лезть на нос, обвинила в этом мать, раскормившую ее своими вкусными пирогами.
Потом идут перечисления ругательств, которыми мать награждала распутную девицу и всякое такое прочее. Веселая песня. Она всегда имела успех в трактире, Илар запомнил песню, подслушав у трактирного музыканта.
Впрочем — и большинство песен он запомнил именно из трактира — как будто знал, что песни ему еще пригодятся. Память у Илара замечательная — что на слова, что на музыку, мелодию запоминал с первого раза. Да и насчет текста проблем не было. Натренировался на книгах.
— Недурно, совсем недурно! — воскликнул караванщик, утирая слезы, выступившие от смеха — да ты настоящий комедиант! Смотрел на тебя, так и представлял беременную девицу, жалующуюся матери! Ну, уморил!
— Это ты уморил парня — улыбнулась Гатруза — глянь, как он смотрит на пирожки. Голодный, да? На‑ка, поешь. Музицирование отнимает много сил, как и любовь. Надо хорошо кушать, вон какой худенький! Чего, мама тебя, не кормила? Кушай, кушай! Вот возьми — женщина налила большую глиняную кружку из кувшина, Илар почувствовал запах сока и с наслаждением отхлебнул — горло и правда пересохло.
— Вот так… ешь, ешь… — довольно кивнула женщина — а знаешь песню про Ниобу, страдающую по своему возлюбленному воину? А про мать, потерявшую дитя и разыскивающую его по свету? А…
— Да ну тебя! — фыркнул караванщик — бабские сопли! Нахрен твои слезы, нытье! Веселое надо! Про Курта — жестянщика, забравшегося к соседке и настигнутого мужем! Знаешь? Ага. И про Шастуна, которого полюбила принцесса, и держала его как собачку под кроватью! Тоже знаешь? Ну, молодец! Чувствую, дорога до столицы не будет скучной!
— Не загоняй парня‑то — укоризненно покачала головой Гатруза — петь на жаре не очень‑то приятно. Пусть отдыхает, а вечером нам споет.
— Еще пару песен, и все! — заупрямился Юстан — скучища! Поел? Давай‑ка пару песен забрякай, и тогда иди к себе в фургон. Будешь жить в первом фургоне. На стоянках можешь подрабатывать в трактире — я же понимаю, ты музыкант, это твоя работа. Но и нас не забывай, хорошо?
— Хорошо — благодарно улыбнулся и кивнул Илар, налаживая далир — я очень вам благодарен, уважаемый господин!
— Уважаемый господин! Хо — хо — хо! Я же говорю, парень воспитанный! Не из благородных ли, а? Из дома небось сбежал? На поиски приключений? Да ладно, ладно — не спрашиваю, твое дело. Я сам когда‑то сбежал от отца, богатого купца. Бродил по свету, пока не понял, какой я дурак и не принял у него дело.
— А сейчас чего бродишь по свету? — хихикнула жена — так и остался дураком? Может хватит считать придорожные столбы по всей империи? И возраст уже…
— Дура! — рассердился караванщик — какой еще возраст?! Ты чего несешь своим поганым женским языком?! Мне пока еще десяток таких как ты надо, чтобы мой петушок наконец успокоился и уснул! И язык‑то повернулся, глупая баба!
— Жила принцесса розовощекая, длина ее ног восхищала мир! — поспешно заиграл и запел Илар, гася начинающуюся свару.
Караванщик сразу притих, расслабился, и только иногда сердито взглядывал на иронически улыбавшуюся жену, не скрывавшую, что не боится крутого нрава мужа. Похоже, что для них такие стычки были не впервой, и Гатруза прекрасно умела ладить со строптивым муженьком.
К постоялому двору караван прибыл под вечер, когда солнце висело высоко над линией горизонта. Фургоны медленно втянулись на огромный двор, огороженный забором, выстроились плотным квадратом, возничие распрягали лошадей, переругиваясь — больше не от злобы, а для развлечения — известно, что соленое слово бодрит, не дает заснуть организму, склонному к безделью и праздности. Больше всего ругался караванщик, фургон которого расположился в центре квадрата из десяти фургонов, он виртуозно управлялся с различными описаниями извращенной половой жизни своих подчиненных, на что те похохатывали и беззлобно отругивались, уважительно называя караванщика Мастер.
Илар слушал этот шум и был немного растерян, он, никогда не выезжавший из городка, был, как говорится, не в своем кресле. Суета, беготня, десятки незнакомых лиц, и он, парнишка, никому не нужный и никому не ведомый, до которого никому нет никакого дела. Не по себе…
Потом все потянулись в трактир, оставив вокруг повозок охранников, своими скучными лицами выражающих недовольство судьбой и подозрение в том, что их надули, и всегда надувают — не зря же они чаще других стоят в карауле, пока остальные выпивают, жрут и тискают девок. Все эти подозрения были, конечно, полной ерундой — дежурство охранников шло по очереди, установленной начальником охраны, но такова натура служивых, вечно жалующихся на судьбу и ругающих начальство.
Человек сам по себе нытик, говорил отец Илара, и если над ним нет никого из начальства, он все равно найдет виновного в своих неприятностях — например богов, желающих именно ему подстроить каверзу — вместо того чтобы искать причину в себе самом.
Тут Илар с ним не был согласен — в чем его вина, если проклятый старик ухватил своей сопливой рукой, приманив колдовством?
В глубине души Илар понимал, что сам виноват — нечего было сбегать из дома и лезть в повозку непонятно к кому, но он задавливал эти предательские мысли, подло пробирающиеся в сознание окольными путями.
Трактир постоялого двора был огромен — Илар в таком никогда не бывал. В городке был постоялый двор, но парень никогда туда не ходил. Горожане обычно сидели в небольшом трактире «Синий топор», тихом (сравнительно), местечковом, не представляющим из себя ничего особенного — стойка, столики, отдельные кабинеты для парочек, желающих уединиться. Здесь частенько сидела молодежь и мастеровые — плотники, мебельщики. Золотоискатели и лесорубы предпочитали ходить в другой трактир, такой, как этот — шумный, большой, суматошный и агрессивный. Подраться с возничими, с приезжими — что может быть веселее в глухой скуке провинциального городка? Притом, человеку кажется, что если он пообщается с проезжающими мимо путешественниками, послушает новости и небылицы, то вроде как приобщится к жизни большого мира, и жизнь покажется не такой тусклой и неудавшейся.
