Робер бездумно пропустил даму вперед. Он попросит ее передать барону извинения и поедет в казармы. Или в Багерлее? Проэмперадор должен быть судьей, никуда не денешься, и хватит тянуть.
— Дурак! — Графиня Савиньяк встала спиной к двери; обойти ее, не оттолкнув, было невозможно. — Собрался решать за двоих?
— Сударыня...
— Не «сударыня», а вдова маршала, если ты вдруг забыл! Не пожелай Арно «губить мою юность», он бы именно это и сделал...
— Что сделал? — не понял Робер.
— Погубил. Юность. Молодость. Жизнь. Потому что мне был нужен только он, Арно Савиньяк! На день, на год, на сколько выйдет, но только он!.. Вы уходите, воюете, умираете, но решать, быть с вами или нет, нам, хотя какое там решать!.. Если любишь, бросаешь все и бежишь, то есть ждешь, пока не поймешь: хватит ждать, пора помнить... И благодарить за то, что было и что никто не отберет, кроме таких вот... дураков.
Глаза женщины были яростными и юными. На своего Арно она смотрела так же, заставив позабыть обо всем, но Савиньяк мог любить. Мог!
— Сударыня... Всё наоборот! Всё!.. Это не меня убьют...
Робер не думал, что сможет говорить так связно, тем более о таком, но говорил. О братьях, отце и Жозине. О просвистевших мимо пулях. Об Адгемаре, Мильже, Луллаке, Борнах. Об Альдо и Моро. О сестре, которая жила, пока он о ней не вспоминал. Тонущие в гвоздиках мертвецы, девчонка без тени, сжимающиеся стены, чужие жирные маки на рыжей садовой дорожке...
— В это трудно поверить, но это так! Я — кукушонок, я живу, потому что умирают другие. Не хочу, но живу, так вышло. Я не думал, что убью Катари, и убил! Ворон, тот хотел ее спасти, и ему почти удалось, ведь он ее оставил... Сударыня, Марианна должна жить, а я доделаю, что мне осталось, и...
— Я все поняла. — Теперь подруга Жозины была совершенно спокойна. — Скажи, ты видел Леворукого?
Шутит? Сошла с ума? Пытается отвлечь?
— Ты видел Леворукого? Того самого, что у церковников... Хотя он может быть и праворуким.
— Сударыня, что с вами?
— Ровным счетом ничего. Хорошо... Вспомни, тебя спасал кто-то вроде... Савиньяка, только с зелеными глазами и бергерским мечом?
— Нет. Разумеется, нет!
— А нет, так не равняй себя с Росио... с Алвой! Его в юности спас Леворукий, вот бедняга и шарахается от кого может, и то не ото всех, иначе ему пришлось бы удрать в Седые земли и жить там в дупле. Тогда бы смертей в Талиге точно прибавилось, так что кончай ловить чужих кошек и отправляйся к своей...
— Вы шутите!
— У меня воображения на такие шутки не хватит... Оглянись! Сколько людей теряют всё — любовь, дом, здоровье... Что, все они прокляты? Или ты только герцогов с королями считаешь? Так счастливых королей в сказках и то не бывает: то детей нет, то жена — тварь закатная, то чудище в залог дочку требует... Все мы несчастные, кроме мальчишек вроде Карло Алвасете. Пошел в бой, умер и не заметил; не ты плачешь, а о тебе...
Люди стареют, Робер, люди теряют тех, кого любят, иначе не бывает. Даже прекратись все несчастья и войны, мы будем хоронить родителей и жить дольше собак, лошадей, крысы этой твоей... Выходит, не любить их? А нам что прикажешь? Прятаться от мужчин? Не радоваться? Не рожать, потому что война, потому что вас могут убить... Могут, и что? Шарахаться от счастья, потому что оно кончается? Да стань оно бесконечным, оно б не счастьем было, а... овечьей жвачкой! И не смей убивать его раньше времени, оно не только твое. И вообще...
— Сударыня...
Теперь Арлетта смеялась, словно сказала нечто смешное. Смеялась, то отмахиваясь унизанными кольцами рукой, то утирая глаза, но сумасшедшей она не была. На свой счет Робер был не столь уверен.
— Извини, — выдохнула графиня, — ничего смешного тут нет... Только как же хорошо... что ты не... пшеничное зерно... Представляешь, что бы было, откажись семена прорастать, потому что впереди жернова и бочки! Думай пшеница и капуста как ты, мы бы... Мы бы вымерли с голоду, и некому было б страдать...
— Лэйе Астрапэ!
— Не поняла.
Объяснить Иноходец уже не успел. Распахнулась дверь, и в кабинет вступил Коко.
4
Барон явился удивительно вовремя — тот, кто сочиняет концерты, знает, когда вступать гобою, а когда — скрипкам. Арлетта поправила волосы и сощурилась — так и есть, на плече Капуль-Гизайля восседала крыса, что вряд ли шло на пользу элегантнейшему воротнику, но визитеру было не до него. И даже не до Робера. Супруг Марианны остолбенел, вперив исполненный восторга и вожделения взор в письменный стол, точнее, в прижимавшую бумаги потускневшую серебряную статуэтку.
— Умбератто! — простонал Капуль-Гизайль, все больше напоминая сраженного молнией любви. — Подлинный Умбератто, но где и в каком виде!.. Мой друг, это невыносимо! Вы же не станете... Не станете жарить дичь на вашей лучшей шпаге или возить на Дракко дрова!
— Умбератто? — Арлетта подошла поближе, разглядывая обвившуюся вокруг обломка колонны змеедеву. — Похоже на то. Робер, это судьба. Барон нашел на твоем столе Умбератто, значит, этот Умбератто предназначался ему.
— В прибрежных тростниках до сих пор слышат песни и плач найери. — Робер смотрел на статуэтку, страдальчески сдвинув брови. — До сих пор слышат...
— Прекрасно сказано! — Барон сам напоминал работу Умбератто. Эдакая аллегория Вожделения или Противления всесокрушающей страсти из последних сил! — Песни найери родственны плачу, именно это я старался передать своим последним концертом! Всё губит исполнение, хотя я почти добился нужных интонаций... Но Умбератто! Он воплощал в металле то, что можно выразить лишь музыкой. Это прекрасно даже в сравнении со среднегальтарской бронзой.
— Я слышала про вашу коллекцию, — вступила Арлетта. — И хотела бы увидеть ее собственными глазами... Нет-нет, не сегодня! Когда Умбератто займет достойное его место. В доме военного искусству бывает неуютно.
— Но... Эта вещь из особняка Приддов, ее принесли мои люди. Если это такая ценность...
— Это такая ценность, — заключила Арлетта, — и ее нужно немедленно отчистить. Барон это сделает лучше кого бы то ни было, а Придд в ближайшее время вряд ли вернется в столицу. Ему можно написать, что его собственность отдана на хранение барону Капуль-Гизайлю.
— Графиня, я назвал бы вас ангелом, если б не знал, кто послужил эсператистам моделью. Это знание делает комплимент двусмысленным... Мой друг, если вы мне доверяете...
Не пытайся барон доставить Робера к супруге до находки, его можно было заподозрить в корысти, хотя корысть там, вне всякого сомнения, имелась, вопрос — какая. Арлетта взяла тяжеленную змеюку и вручила подскочившему барону, не забыв снять с плеча знатока искусств крысу. Восхитительно теплую и живую.
