Ознакомительная версия.
В этих местах издревле жил народ крепкий, незлобивый и не слишком-то стремящийся к странствиям. Прибыль с купцов имели далеко не все: те, кто ее лишился много лет назад, давно покинули этот край, а оставшимся вполне хватало тех караванов, что по-прежнему хаживали этой дорогой. Простые же пахари, лесорубы, углежоги, рыбаки и иные добытчики, живущие не торговлей, а трудом собственных рук, считали, что все повернулось к лучшему — княжьи мытари сюда заглядывали редко, куда выгоднее было взыскивать недоимки на юге, а сюда, к горам, людей гонять, так больше на их прокорм уйдет, чем они денег назад привезут.
От холодных зимних ветров Пятиречье закрывали высокие Зубьи горы — кто и почему прозвал их так, теперь было уж и не дознаться. Южные их склоны, пологие и лесистые, с которых текло множество быстрых речек и речушек, в изобилии снабжали Пятиречье дичью и рыбой. Встречались рудные жилы и выходы, кое-где прободенные старыми гномьими выработками — Подгорное Племя давно ушло из этих мест, проиграв некогда войну заносчивым царственным эльфам из Зачарованного леса. Отдельные семьи, впрочем, так и остались, не в силах, наверное, расстаться с насиженными местами. Нового царства они, само собой, создать не могли, селились в отдалении, мирно уживаясь с иными обитателями Пятиречья и вставая с ними плечом к плечу в случае опасности.
А тревоги и беды здесь, само собой, встречались. За горами, в глухой тайге, жили племена диких лесных гоблинов, порой тревожащих своими набегами людские поселения к югу от главного хребта; случалось, заявлялись разбойнички, с запада ли, с востока — в поисках легкой добычи. Самая же главная опасность таилась на юго-востоке: там, в необжитых краях между северным и южным трактами, обитали свирепые поури, расселившиеся длинной прерывистой дугой в сотни лиг на полдень от Зачарованного леса. С воинственными и ловкими в бою карликами не смогли справиться и отборные княжеские дружины; впрочем, со временем даже с поури удалось найти общий язык — и теперь до больших войн дело доходило редко, обходились переговорами, откупами. Случалось, Княж-город даже нанимал отряды поури, когда с дальнего востока накатывались армии Синь-И.
Вообще же карлики слыли врагом настоящим, беспощадным и умелым. Они не ловились на воинские хитрости, к примеру, их невозможно было выманить из крепкого места ложным отступлением, они с равным успехом сражались в строю и поодиночке, в лесу и в поле, на стенах крепостей, их защищая, или же под стенами крепостей, штурмуя оные. Поражений они не признавали, в бегство не обращались, и победить их можно было, только перебив всех до единого. Бывалые дружинники говорили, что, появись у поури толковый вожак, — они играючи вышибли бы из этих земель всех — и людей, и гномов, и гоблинов, а может быть, не поздоровилось бы даже и самим обитателям Зачарованного леса.
И потому Княж-город, несмотря на отчаянную нужду в войсках на южных и юго-восточных рубежах, все же не счел возможным оставить Пятиречье на произвол судьбы. Вдоль всего северного тракта в мало-мальски крупных селениях стояли полновесные конные сотни. Лихие наездники и еще более лихие стрелки, на скаку попадавшие в брошенную вверх шапку. Только они и могли справиться с неистовым напором поури. Одолеть карликов в рукопашной можно было, но при этом полегли бы и почти все защитники. Куда надежнее было выбивать врагов издали стрелами — при том, что карлики все же не могли угнаться за конными стрелками.
Стояла такая сотня и в местечке под названием Мост — тихом селении землепашцев, охотников и прочего вольного люда, никогда не знавшего пахотной кабалы или иной неволи. Боярские земли лежали на юге и западе; а сюда, в глушь, княжеские землемеры так до сих пор и не добрались, и люди оставались лично свободными.
Село получило имя как раз из-за моста — здесь торговый тракт пересекал текущую с Зубьих гор широкую и бурливую Говорунью, как звали местные свою речку. К северу по обоим ее берегам тянулась широкая долина, вся распаханная, покрытая полями и огородами. Милях в десяти, уже в предгорьях, стояла вторая деревушка, поменьше — с выразительным прозванием Горный Тупик или же просто Тупик.
К востоку и западу от Тупика высились холмистые гряды, все поросшие густым лесом, угодья зверобоев и углежогов. К северу вздыбливались пики самих Зубьих гор, над которыми властвовал один, самый высокий, с тремя острыми вершинами, называвшийся, само собой, Трехрогим. Справа и слева от него через седловины на север вели несколько троп, ведомых только лучшим из местных трапперов. Имелось тут и несколько пещер, что вели на полночь, открываясь на той стороне хребта. Порой через них проникали немирные гоблины, и в общине уже давно велись разговоры о том, что крысиные лазы хорошо бы заделать, но охотники на пушного зверя, высоко ценимого перекупщиками с юга, каждый раз воспротивливались, не желая ломать ноги на опасных и узких горных тропах.
К западу от Тупика, в старой и обширной пещере жило семейство гномов, все еще ковырявшихся в каких-то глубинных выработках. Примерно в полутора лигах от них, в густом лесу, стоял покинутый скит — убежище сгинувших приверженцев сгинувшего бога. Никто из местных не знал, кому служили тамошние обитатели, кого они прославляли — да и не слишком стремился знать. Место считалось недобрым, злодейским, и отец Анемподист, настоятель большого храма Спасителя в Мосте, строго-настрого запретил своей пастве даже приближаться к старому скиту. Неплохо было б его сжечь совсем, но на это вообще никто не мог осмелиться, даже сотник княжьей дружины — всем известно, как умеют мстить мертвые боги.
По лесам вокруг Тупика разбросано было несколько хуторов. Стояла на полпути к пещере, что вела в загорье, и третья деревушка этих мест, совсем уже крошечная, так и прозывавшаяся — Глущобой. Имелся тут и свой отшельник, святой человек крепкой веры в Спасителя, что срубил себе келью в самой глуши леса к восходу от Тупика, где, не сомневались поселяне, денно и нощно молился за их грешные души.
Тихо текла жизнь в Пятиречье. Народ сеял, косил сено, собирал урожай, рубил лес, ковал железо, торговал помаленьку, играл свадьбы, плакал на похоронах, плясал на помолвках и крестинах, порой — брался за вилы и топоры, если к их домам подступала беда. Приходили и уходили купеческие караваны, лето сменялось зимой, а весна — осенью, и казалось, что так будет всегда.
Они приехали в Мост ранним утром, когда майский день только-только вступал в свои права, и это было странно — ближайший постоялый двор от Моста отделял добрый день пути, странники должны были провести в дороге всю ночь — зачем, почему, отчего? Купцы приезжали в Мост, как правило, только под вечер. Никому не улыбалось ехать сквозь ночь мрачными здешними лесами — неровен час, вылезет на тебя какая-нибудь безумная нечисть, что тогда будешь делать?
Ознакомительная версия.
