С рождения в нем жила мелодия, он слышал ее всегда. Когда засыпал и просыпался. В редкие часы покоя и в круговерти побегов, издевательств и отчаяния. Мелодия спасала. Мелодия была его душой.
Откуда взялась — неизвестно, но кто спрашивает паспорт у маленьких тайн?
Он запел.
Камилл и Натанэль сначала переглянулись, потом узкие губы техника сложились в довольную ухмылку.
'Я же говорил'.
То, что надо. Высокий чистый голос, и впрямь более похожий на голос женщины; неудивительно, что его потребовала Себе Королева.
— Госпожа будет рада, — прервал Доминика Камилл. — Веди его к ней.
*
В анфиладах покоев госпожи бил в глаза свет. Свет и роскошь. Доминик зажмурился — игра многотысячно отраженных в зеркалах и хрустале всполохов огня резала глаза; если бы не Натанэль, он бы заблудился. Слишком ярко — хуже темноты. Еще Доминик понимал: вот это — роскошь, но ярлык был условным. Планета круглая, а здесь — роскошь. Личным опытом не подкреплялось. Он верил.
Ему хотелось замедлить шаг, коснуться пальцами пушистых ковров, лепных украшений на стенах, подойти ближе и рассмотреть картины на стенах и обитые чем-то карамельно-коричневым стены.
Но Натанэль не давал передохнуть, Доминик едва поспевал за длинноногим элитником, приходилось бежать.
Что происходит? Зачем?
Ответов не было, и не хотелось загадывать. Страшно.
Натанэль остановился у прямоугольной деревянной двери. Доминик потянулся, чтобы коснуться 'настоящего дерева', но Натанэль дернул его за руку:
— Это покои госпожи.
Вполне достаточно, чтобы присмиреть.
Двери открылись самостоятельно.
Внутри царил полумрак, пахло кисло-сладким, похожим на вишню дымом слабонаркотических сигарет. Густо-коричневые тона и бархат заполняли комнату уютом; Доминик подумал об укрытии… ну или норе. Здесь идеально прятаться.
Глупая мысль. От кого прятаться госпоже?!
Вздернулись бамбуковые татами. Натанэля и его 'добычу' приглашали в святая святых, и когда Доминик увидел госпожу, неприступную, загадочную до мифичности — тысячи рабов его уровня проживали всю жизнь, ни разу не узрев вживую своей хозяйки, — он растерялся. Настолько, что поначалу даже не спрятал удивленного взгляда.
Это — госпожа?
Какая она…маленькая, думал он, вместо подобающего в данном случае благоговения губы щекотала улыбка, пришлось больно прикусить язык. Маленькая и забавная. Вот они какие, женщины. Хозяйки.
Вот она — Гвендолин, член Сената, одна из Двадцати Высших. Владелица сотен рабов и дома-дворца.
Скользнуло нечто контрастно-рыжее, цвета политого кровью апельсина. Ящерица! — сообразил Доминик. Дернулся, но Натанэль сдавил его плечо.
— Она на цепи, — шепнул элитник.
Ящерица свернулась на шоколадном бархате в пяти сантиметрах от лодыжки Доминика и плотоядно облизнулась. Наверное считала, что упитанного 'третьесортника' привели ей на обед.
А еще в комнате был Альтаир. Сидел на пушистом ковре в одних кожаных трусах и ошейнике, Гвендолин поглаживала его по безволосой груди.
Лишь присутствие хозяйки сдержало Натанэля; ноздри его раздулись, но проговорил он с подчеркнуто-спокойной интонацией:
— Я привел того, о ком вы говорили, госпожа.
Альтаира перекосило. Удивление, бешенство и презрение.
— Вот как? — Гвендолин дернула ящеричью цепь. Животное клацнуло челюстями, вздыбило костяные выросты на шее. Доминика хозяйка игнорировала.
— Почему информация известна всем? — она обратилась к Альтаиру.
Элитник побледнел. Бронзовая кожа сделалась кремовой.
Натанэль скрипнул зубами.
— Госпожа… это Камилл! Я поручил ему… найти, а он… Он выдал всем, кому мог, а еще они с вашим новым приобретением…
Альтаир наклонился к Гвендолин.
Натанэль шипел не хуже ящерицы.
Доминику все настойчивее хотелось смыться куда подальше.
Гвендолин поджала пухлые губки.
— Это их дело. Качество семени не портится от того, что самец спит с техником, — громко сказала она. Доминик едва не взвыл: Натанэль до кровоподтека сдавил его предплечье. — Мне не по нраву утечка информации. Впрочем… — она кивнула Натанэлю, — Говори.
— Я привел того, о ком вы говорили. Госпожа, — повторил тот.
Лишь теперь Гвендолин соизволила обратить внимание на 'добычу'. Полагалось сжаться, упасть на колени; Доминик только опустил чуть голову и растерянно улыбался.
Она ведь госпожа. Могут быть жестоки Эдвин с бандой, техники, элитники. И Камилл жесток. Но она же… мать. Дочь Самой Королевы…
Всякая жестокость — мерзкий послед слабости, физической либо моральной. Госпожа не может быть жестокой.
Правда?
Лицо Гвендолин холодное, точно нарисованное. Красивая, думает Доминик — мужчина, никогда не знавший женщины, он внезапно испытал тоску-спазм где-то в диафрагме. Красивая.
Он улыбался.
— Ты уверен, Натанэль? — Гвендолин затянулась вишневой 'палочкой'.
— Да.
— Тогда пусть покажет, на что способен. Я должна убедиться.
Натанэль легонько пихнул 'добычу', но на сей раз Доминика не требовалось принуждать.
Конечно, госпожа. Конечно. Я всего лишь (ничтожество) третьесортник, но… И вам ведь не нужно, чтобы я вырвал сердце, правда? Всего лишь спел. Смешно, я всегда считал это чем-то постыдным, прятался, а теперь…
Как прикажете, госпожа.
Он пел, а по его щекам текли слезы.
Альтаир приподнялся на своем месте. Скрипел зубами, сжимал пальцы в кулаки — но раненая рука откликалась болью. Альтаир бесился сильнее.
Опередил. Какой-то новенький. Камилл продался за подачку — трах от элитника, ха! И вот… не он, Альтаир, выслужился перед госпожой.
Соперник. Натанэль.
— Отлично, — в отличие от Камилла, Гвендолин дослушала до конца. — Ты справился с заданием, Натанэль. Подойди.
Гвендолин сняла с Альтаира платиновый ошейник, знак высшего благоволения, и надела склонившемуся к ней Натанэлю.
— Отведи его, — Гвендолин указала на Доминика, — В отдельную комнату. Завтра я доставлю его Королеве. Ты поедешь со мной, Натанэль.
Она поцеловала его в губы, и это было сродни печати.
'Я отомщу', думал Альтаир. Без ошейника холодно. И холодна мысль. Отомщу.
Натанэль вовремя подхватил Доминика. Еще секунда — и тот потерял бы сознание.
'Доставлю его Королеве'.
Доминик ослышался… нет, не может быть. Лучше унижения, пытки, смерть, только не…
Натанэль вытолкал его, и за деревянной дверью он разрыдался.
*
Крохотная комната — полтора на два метра. Камера смертника. Непривычное одиночество обматывает плотной, туманной пеленой. Темно и душно.
