— Вижу, вы подняли цену, — сказал он. — Но я честный человек и люблю своего сына. Значит, дам вам столько, сколько потребуете. Хотя… — он понизил голос, — я мог бы уже ничего не давать, не так ли?
Я призадумался над его словами. В данный момент на мне лежал инквизиторский долг раскрытия дела. Я не мог выехать из города без допроса брата Паулины и доведения всего до конца.
— Могли бы, — согласился я.
— Вы получите свои деньги, — пообещал он. — А эти лишние пятьсот крон — моя плата за голову Гриффа.
— Вы её не получите.
— Я — нет. Мне будет достаточно самой мысли, что вы занимаетесь им с присущим Святой Службе усердием. — Он улыбнулся мечтательно. — Ба, я дам вам нечто более ценное, чем деньги, господин Маддердин. Я дам вам рекомендательные письма к моим деловым партнёрам, дабы с этого момента они знали, что вы являетесь другом друга.
— Это очень щедрое предложение, — сказал я. Должен признать, что с вами было приятно работать, господин Клингбайл.
— Помните, однако, об одном, господин Маддердин. Не меняйте правила в ходе игры. Вы еще молодой человек, и я прощу вам азарт при торгах. Но поверьте мне, величайшее сокровище, которым можно обладать на свете, это доверие. Если разойдётся слух, что вы им злоупотребляете, утратите всё.
Я обдумал его слова.
— Надеюсь, вы будете довольны результатом, — сказал я. — В конце концов, полторы тысячи крон на дороге не валяются.
— Пятьсот добавлю вам как премию, — закончил он. — От чистого сердца.
В течение двух часов купец привёл ко мне шестерых здоровяков, как я и хотел, вооруженных молотами, топорами и ломами. Согласно закону и обычаю, я привёл их к присяге как временнообязанных Святой Службы. Я был уверен, что им будет, о чём рассказывать до глубокой старости. Однако я решил, что будет неплохо, если в их рассказы вплетётся нотка драматизма.
— С этого момента вы, как временнообязанные Святой Службы, подпадаете под юрисдикцию Инквизиции, — объявил я.
Они меня не поняли. В этом предложении было слишком много слов столь длинных, что за время их произнесения можно опорожнить кружку пива. Тогда я решил приблизить к ним проблему с помощью языка, который, может быть, поймут лучше.
— Если не выполните приказы, будете убиты, — произнёс я. — Те, кому повезёт, на месте. Неудачники — только после допросов.
Улыбки погасли на их лицах столь же быстро, как пламя свечей, срезанное саблей. Это был тот эффект, на который я расчитывал, и я обрадовался, что не обманулся.
— Вперед, господа, — приказал я.
***
Начиная операцию против Гриффо Фрагенштайна, я действовал согласно закону. Однако я знал, что законники-чистоплюи смогли бы отыскать в моих действиях некоторые неувязки. Например, я же обязан сверить показания Захария с показаниями Гриффо. А говорил ли бредящий узник правду? Может он лишь свято верил в собственные слова, родившиеся в результате видений, вызванных горячкой и болезнью? И даже если я поверил словам сына купца Клингбайла, то обязан был обратиться к бургомистру и начать официальное дознание. Почему я так не сделал? Так вот, во-первых, я верил в правдивость признаний Захария. Отнюдь не потому, что я был наивным, легковерным и благодушным человеком (хотя мы, инквизиторы, и являемся тем бальзамом, что исцеляет раны мира). Я верил его словам, потому что истинный Слуга Божий должен доверять интуиции, веря, что есть она щедрым даром Всевышнего. Во-вторых, я знал, что привлечение бургомистра и инициирование административных процедур приведёт лишь к тому, что Гриффо выиграет время на подготовку отпора. Я не нарушил закон, а только слегка его обошёл. Но если Фрагенштайн окажется добропорядочным гражданином, а признания Захария бредом безумца, то, Господи, спаси и сохрани бедного Мордимера.
Поместье Фрагенштайна хранила калитка в каменной стене, хватило нескольких ударов тяжелыми молотами, чтобы путь стал свободным. Однако я знал, что хуже пойдёт с дверями самого дома. Когда я гостил здесь первый раз, то заметил, насколько надёжны эти врата, сооружённые из толстых балок, окованных железом. А окна первого этажа, очень высоко поднятого первого этажа, закрывали на ночь, затворяя прочные ставни. Значит, следовало проявить смекалку, а не грубую силу. Я взял в руку колотушку и постучал. Раз, другой и третий. Наконец раздалось шарканье.
— Чего надо? — я услышал голос кого-то, кто явно был очень сонным и очень недовольным.
— Именем Святой Службы, открывай! — крикнул я.
Воцарилась тишина. Я не допускал, что привратник подумал, будто кто-то глупо шутит. Ложная выдача себя за служителя Инквизиции грозила наказанием кастрацией, нарезанием ремней из кожи и сожжением на медленном огне. В связи с вышеуказанным фактом, на белом свете немного попадалось столь смелых шутников.
— Спрошу моего хозяина, — на этот раз мы услышали голос, который уже не был ни сонным, ни недовольным.
— Если не откроешь двери, будешь обвинён в соучастии в преступлении, — сказал я громко. — Тебя будут пытать и сожгут!
Я дал ему минуту, чтобы он правильно понял значение этих слов.
— Считаю до трёх, после чего прикажу выбить дверь, — заявил я. — У тебя есть семья, парень? — спросил я более мягким тоном и подождал немного: — Раз!
Я услышал скрежет отодвигаемой задвижки. Я улыбнулся. — Два! Двери заскрипели.
— Три!
Я стоял напротив седобородого и седовласого мужчины, который вглядывался в меня с нескрываемым ужасом. Я переступил порог.
— Бог с тобой, добрый человек. — Я похлопал его по плечу. — Проводи нас к господину Гриффо.
— Но хозяин сейчас спит… — пробормотал он.
— Разбудим, — пообещал я мягко и легко его подтолкнул. — Веди, — приказал я.
Фрагенштайн должен был нас услышать. Может стук в двери, а может, еще раньше, выламывание калитки, ведущей во владение. В любом случае, он собрал вокруг себя нескольких слуг (я слышал возбуждённые голоса) и забаррикадировался вместе с ними в покоях на первом этаже. Я знал, что они смогут там долго защищаться, был также уверен, что Гриффо успел послать кого-нибудь за помощью. Может к бургомистру, а может к отцу. Городские власти не cмогли бы ничего сделать, но если бы граф прислал отряд солдат… Теоретически, они должны немедленно перейти под командование Службы, но на практике их прибытие означало бы колоссальные осложнения. А я не желал себе осложнений в этой и так чрезвычайно непростой ситуации. Утешало меня только одно: Фрагенштайн, оказывая сопротивление, признал свою вину. Поскольку человек с чистой совестью примет инквизиторов с сердечной улыбкой на устах, а не побежит в укрытие, заслоняясь вооружёнными слугами.
