Асур рассмеялся и вновь обнял меня.
А надувшая губки Катинка исчезнув на минуту вернулась, неся в руках лютню:
- Раз все так здорово получается, то мне хочется танцевать. Идем?
Я улыбнулась. И пока подруга пошла освобождать себе место склонилась к уху асура.
- Ты можешь вылечить ее?
- От чего?
- От страха. Он ей жить не дает. Меня вы могли вылечить, значит и ее можете. Пожалуйста, Зак. Она мне очень дорога и я не могу смотреть как она мучается от этого. Ведь глупышка жизнь себе сломает.
- Ох, девочка, какая же ты все-таки странная. Хочешь, что бы я помог ей, а себе от помощи отказываешься.
- Потому что моя боль часть меня. И она мне не мешает, а дает силы. Не злись я так сильно, давно бы руки опустила. Ну, ты поможешь?
- Конечно. Что еще ты хочешь?
- Что я хочу?
Я поцеловала его в кончик носа и, встав, направилась к стойке. Привычно усевшись на нее, я заиграла что-то нежное.
Катинка танцевала, зажигая в людях настоящий огонь. Цветастый платок то там то здесь расцветал яркими маками. Музыка звучала, унося обоих куда-то далеко, где звучала только она, где танцевала только она. Хрупкое тело девушки извивалось под ритмами моих пальцев касающихся струн. Все быстрей и быстрей… Пока не лопнула струна, пока не осела на пол Катинка.
Выпив залпом сразу пол кружки чего-то горького стоящего рядом, я с трудом перевела дух.
А танцовщица все никак не могла встать, так подгибались ее сведенные от напряжения ноги. Да, загнала я бедняжку. К ней подошел Заквиэль и осторожно поднял на руки, предотвратив все попытки сопротивления ласковым шиканьем.
Он умница. И он слишком много разбередил своими словами.
Внутри привычно жгла боль.
Я вдруг вспомнила, как ночи напролет лежала в своей огромной постели, и тихо плакала от одиночества и любви к кому-то кто вошел в мою жизнь, всего на несколько часов, обрекая на ночи без него.
Как боролась за собственную жизнь, не мести ради мучительно выправляясь от тяжелых ранений, а ради слов, пришедших на предпоследнем ударе сердца - "не умирай, любимая".
Как любила и ненавидела. И снова любила.
Как всепоглощающе боялась. Его слов, его угроз, его опасной страсти, его любви. Его самого.
Я вспоминала, как глубоко смотрела в синие глаза другого.
И даже не замечала, как текут по щекам соленые слезы, а пальцы сами играют мелодию…
Широкие лиловые глаза неотрывно смотрят на юного менестреля, а на лице отражается понимание.
- Ты ведь знаешь, почему она бывает такой, - посмотрела на него сидящая на коленях девушка. - И почему плачет по ночам.
- Знаю. И никогда этого не прощу. Что же мы с ней сделали! Что он с ней сделал!
Когда приступ жалости к себе прошел, я сыграла еще что-то залихватское, а потом и совсем разошлась.
Встав на стойку, я пьяно улыбнулась и запела строки, возникшие прямо на месте.
Что я хочу? Сказал бы кто.
Сама поверь, не разгадаю.
И пью хмельное я вино,
И храм коленкой протираю.
Где истина моя лежит?
Куда бедняжке мне податься?
На небе светлый дух парит,
И черти лезут целоваться.
То я монашка, то смутьян,
Так сразу и не разгадаешь.
И все вокруг меня - обман.
Куда и деться уж не знаешь.
Вчера царица, завтра ведьма,
Сегодня девкой я была.
Кому скажите мне продаться,
Когда за душу грош цена.
Что я хочу? У ветра спросим.
Всегда он лучше понимал,
Куда с похмелия заносит
Таких благопристойных дам.
В общем - повеселилась.
Так что утро упало на мою голову тяжелым похмельем. Последнее, что помню, как пили на брудершафт с Элестсом. К концу вечера эльфийский принц был не трезвее меня, а может даже перегнал, если я его помню. Как оказалась дома не знаю, как добралась до постели не помню.
А если к кому приставала, то мои искренние извинения.
Как это ни удивительно, но Элестс обнаружился тут же, на полу у моей постели, видно свалившись ночью. А поняла я это путем наступления на какие то его особо важные части тела, в результате отдавливания которых он начал так вопить. Не удержав свой и без того шокированный организм на нетвердых ногах, я повалилась на него сверху продолжая свое грязное дело по нанесению увечий похмельному принцу.
- Ты чего здесь делаешь? - удивилась я, отползая чуть дальше.
- Здесь это где?
- Понятно. - Попытка натянуть рубашку хотя бы на колени кончилась прорывом. Рубашки. Плюнув на это дело и решив, что он меня и не такой видел, задала мучивший меня вопрос: - Я к тебе вчера не приставала?
Он икнул. Надо признаться - эльф с перепоя выглядел очень оригинально. Всклокоченный, с красными глазами-плошками, ничего не понимающий как слепой котенок. Уши и те как-то вяло поникли.
- Не помню. А я к тебе?
- Э-э, тоже не помню.
- Эй вы, собутыльники, - вошла в комнату смеющаяся Катинка, - вставайте. Я обед приготовила.
И вот уже бедная заботливая девушка сидит на полу и удивленно смотрит в сторону ванной комнаты, в кою мы побежали, прижимая рукой рот.
После всего произошедшего, сидя на кухне и попивая крепкий чай, мы с Элестсом переглянулись и дружно решили, что можем быть только друзьями. Очень уж живо мы пообщались склонившись над тазиком, попеременно придерживая друг друга. Никогда раньше не думала, что у эльфов такие слабые желудки.
Катинка же порхала по кухни аки бабочка, счастливая просто до неприличия. Мы с Элестсом молча завидовали. Спрашивать я не стала, а эльф и так все прекрасно понял.
Полной неожиданностью для нас стало когда дверь открылась и в квартирку ворвались дети. Эдита обливаясь слезами, залезла ко мне на руки, тесно прижимаясь всем своим маленьким тельцем.
Я с благодарность посмотрела на стоящего рядом Заквиэля. Он лишь улыбнулся и махнул рукой. Поставив ребенка на пол, я подошла и ткнулась носом в его плечо.
- Спасибо! За все.
Заквиэль покачал меня в руках как маленькую девочку.
- Для тебя, моя маленькая госпожа, все что угодно.
Чмокнув его в подбородок, я побежала обниматься с мальчишками, а место в объятьях асура заняла Катинка. Мне не оставалось ничего, кроме как ухмыльнутся, смотря как поцелуй благодарности перерастает в нечто столь глубокое, что приходиться отводить глаза.
Вечером я заявляю:
- Надо уезжать из Табольска. Тебе надо, Катинка. Брать детей и уезжать. Если здесь была эта стерва, то и Хананель меня легко найдет. Каждый из них желает мне не только смерти, но боли. А проклятый асур знает, что мне больней всего - когда близкие умирают. Боюсь я за вас.
