— Странно… — чуть слышно проговорил Атен.
— Что?
— Если все, кто спал, так и ждут исполнения судьбы за чертой снов, почему Мати проснулась?
Женщина какое-то время молча глядела на него, затем пожала плечами.
— Не знаю, — проговорила она. — Возможно, ее будущее решается не здесь.
— Но как это возможно?
— Атен, — робкая улыбка скользнула по губам у женщины. — А ведь это… — она еще сама до конца не верила в те светлые мысли, которые забрели к ней в голову, но те уже согревали ее своим теплом. — Это означает, что конца света не будет! Ведь законы мироздания не знают исключений и если у малышки есть грядущее, то и другие смогут найти его. Это знак! Знак нам, чтобы мы верили, надеялись в лучшее и не впадали в отчаяние!
…Между тем Мати добралась до повозки мага.
— Шамаш? — тихо позвала она. Никто не ответил и девочка чуть приподняла полог, заглядывая внутрь.
Никого. Девочке хватило мгновения, чтобы понять это, когда единственное, что она увидела, были лежавшие в дальнем углу, сжавшись рыжими комочками друг возле друга, сладко посапывая, поскуливая во сне, волчата.
"Но где же Шамаш?" — не давал ей покоя вопрос.
Она повнимательней пригляделась к малышам, веря, что те заметили б, если бы с их хозяином что-нибудь случилось.
"Они бы почувствовали приближение беды и уж конечно не оставались столь спокойны. Значит, с ним все в порядке".
И, все же, что бы там ни было, она должна была найти Шамаша.
Выбравшись наружу, Мати огляделась, ища, у кого бы спросить. Она уже хотела позвать отца, но тут ей на глаза попалась сидевшая чуть в стороне, возле догоравшего костра девушка в одеждах горожанки. Невзрачная, сероволосая, она замерла, склонив голову на грудь, сжавшись в комок. Несмотря на жару оазиса, чужачка дрожала, как от страшного холода снежной пустыни.
— Здравствуй, — Мати осторожно приблизившись к ней.
— Ой! — горожанка в страхе вскочила на ноги.
— Ты слепая… — заглянув ей в лицо, вдруг поняла девочка, которой сразу стало жаль горожанку. — Не бойся, я не причиню тебе вреда.
— Кто ты? — спросила та.
— Дочь хозяина каравана, Мати. А ты?
— Лика… — она немного успокоилась, осознав, что с ней говорит всего лишь маленькая девочка, испуганная ничуть не меньше ее самой. — Господин Шамаш разрешил мне побыть здесь, пока Он не вернется.
— Шамаш ушел? — Мати вскинула голову, недовольно наморщила носик. — Но почему! — обиженно воскликнула она.
— Чтобы помочь пленникам…
— Ри и Сати? — девочка вздохнула. Она слышала, как взрослые говорили между собой о пропаже подростков. Пусть Сати никогда ей не нравилась — зазнайка и вообще, но вот Ри… Мати замерла на миг, спеша заглянуть в свое сердце. Да, действительно, ей было больно думать о том, что Ри угрожает беда. И вообще… — Родители наверно жутко волнуются, — проговорила она, качнув головой.
— С ними мой брат и… — девушка всхлипнула, глотая катившиеся безудержным потоком горькие слезы.
— Не волнуйся, Шамаш спасет их всех, — она подошла к горожанке, несмело коснулась руки. — Все будет хорошо, — сказав это, девочка, которая и сама была близка к тому, чтобы разрыдаться, поджала губы, оглянулась, ища отца и заметив его на том самом месте, где она оставила некоторое время назад, бросилась к нему.
— Па-ап! — издали закричала она.
В ее голосе было столько страха, что хозяин каравана вздрогнул, поспешно обернулся, испугавшись, что дочери угрожает опасность. Он сорвался с места, побежал навстречу, готовый защитить свою дочь от всех бед мироздания.
— Что с тобой? — караванщик подскочил к дочери, опустился рядом с ней на колени, взял за руки.
— Почему ты отпустил его! — на ее глазах были слезы, в голосе — боль. Расстроенная, разозленная, девочка ударила отца в грудь крепко сжатыми кулаками, вымещая на нем всю свою обиду и отчаяние.
— Мати, милая… — он не знал, что сказать.
И девочка, заглянув в его глаза, вдруг увидела в них страшную боль, с которой не могли сравниться никакие другие страдания тела и души.
— Прости, папочка, — она прижалась к его груди, не замечая слез, покатившихся из глаз.
— Успокойся, моя дорогая. Все будет хорошо.
— Шамаш скоро вернется?
— Конечно, родная.
— Мы должны только верить, правда?
— Да. Верить… — он коснулся ее шелковистых волос, провел рукой по головке, вспоминая свой чудесный сон-мечту, явившийся ему в лучах огня, моля богов сделать его столь же солнечной и счастливой явью.
Он скорее почувствовал, чем заметил, как вздрогнула, зашевелилась толпа за спиной. Сердце вдруг пронзила боль. Она была сильной, и, все же, терпимой. Однако горожан она заставила согнуться, со всей силой прижимая руки к груди, будто их страдания были куда сильнее. Но если так, почему?
— Пап? — девочка стояла рядом, как ни в чем не бывало. На ее лице были следы удивления, но не боли.
— Как ты, милая? — спросил Атен.
— Нормально. Пап, что со всеми? — она глядела вокруг, не понимая, что происходит.
— Лина? — оставляя без ответа вопрос, на который он все равно не знал, что сказать, караванщик повернулся к женщине.
— Со мной все в порядке, — тяжело дыша, проговорила она. — Но город… С ним что-то случилось…
— Что?
— Не знаю, Атен. Я чувствую то же, что и ты. Не более того.
— Тогда пойдем, — он повернулся, направился к чужакам.
Жители города прятали свои чувства от глаз пришельцев, и, все же, караванщик видел, что они чувствуют нечто, что были не в силах разглядеть странники.
— Что вас тревожит, чью смерть вы оплакиваете? — спросил он ближайшего из горожан.
— Неужели ты не понимаешь? — прошептал тот, не спуская взгляда со священного храма.
— Нет, — Атен качнул головой, безжалостно вырывая из сердца ростки отчаяния, которые всходили всякий раз, когда он думал об опасности, угрожавшей Шамашу, с безумным упрямством убеждая себя в том, что он непременно почувствовал бы, если б беда коснулась Его.
— Прежний Хранитель мертв, — с безнадежностью обреченного проговорил горожанин.
Облегченно вздохнув, понимая, что мрачные предчувствия и страхи на сей раз обошли явь стороной, хозяин каравана пробурчал:
— Туда ему и дорога.
Он не собирался скорбеть по поводу смерти негодяя, который приносил в жертву людей, обманом заманивал в ловушку чужих детей, а в конце вообще — словно ему было мало всего остального! — воззвал к Губителю, называя Врага всего сущего своим господином!
— Да… — горожанин вздохнул, смиренно соглашаясь со всем, разве что это "смиренное согласие" несло в себе куда больше боли, чем все раны тела. — Да… - повторил он, а затем, опустив голову, не смея взглянуть на хозяина каравана, понимая, какие чувства им движут и не осуждая за нескрываемое презрение, продолжал: — Но, каким бы он ни был, он был Хранителем этого города и без него все мы обречены… Я уже ощущаю дыхание смерти…
