Он уже почти закончил, когда вместе с табачными крошками, пылью и паутиной вымел из-под стола что-то маленькое и блестящее. Чихнув, Шут поднял находку и с трепетом расправил на ладони.
Сережка…
Тонкая изящная вещица. Сплетение золота и серебра. Она была сделана в форме цветочной кисти с крошечными, не больше гречневого зернышка, бабочками из драгоценных камней. Эта вещь когда-то принадлежала королеве. Шут знал точно, он видел эти серьги на ней в тот день, когда так жестоко обманул, выдав себя за Руальда.
Как она оказалась здесь?
Да не все ли равно…
Шут провел пальцем по ажурным завиткам и с сожалением положил находку на стол короля. Он не вор и чужого ему не надо. Однако, уже у самого выхода, собрав свои метелки и тряпки, он вдруг передумал. Схватив сережку, Шут засунул ее обратно в темную щель между столом и полом.
Незачем Руальду это видеть…
Он знал, что разум короля по-прежнему хрупок. Уроки наставницы не прошли даром — Шут многое научился чувствовать иначе, чем прежде. И в душе у него постепенно зрела твердая уверенность, что он очень скоро увидит то, о чем толковала Ваэлья. Увидит наложенные на Руальда чары. Это предчувствие было сродни ожиданию весны, которая наступит, что бы ни случилось… Быть может, причиной тому стал размеренный, упорядоченный ритм жизни, когда в одно время нужно вставать и ложиться, есть и отдыхать, не имея лишней минуты на тягостные размышления. Шут, казалось, просто забыл о том, кто он на самом деле. Позволил новой, странной жизни всецело овладеть им. И именно эта аскетичная отрешенность дала свои плоды…
Все чаще слыша голос короля, он мысленно видел его самого — Руальда, как он есть. Без прикрас, без фальши… Это видение было похоже на сон наяву и сперва немного пугало Шута, но вскоре он привык к новому ощущению, как сродняется человек с необходимостью ходить босиком, непосредственно кожей ощущая землю, по которой ступает.
Его мир превратился в кокон, сплетенный из чувств Руальда, мыслей самого Шута о короле и его воспоминаний об этом человеке… бесконечных воспоминаний…
— Пат? Ты чего это на полу? Отдохнуть прилег? — Руальду было смешно, а Шуту не очень. Король без малейшего усилия поднял его, легонького подростка, за ворот куртки и поставил на ноги. Ухмыляясь, заглянул в глаза: — Пьян ты что ли? Эээ, брат, да у тебя кровь из носа!
Шут сердито утер лицо ладонью. Он не был пьян и вовсе не дурачился. Просто ему повезло натолкнуться на юного принца, который во весь голос поносил старшего брата за глупость и безуспешные попытки походить на отца. Шут не стерпел, съязвил. А Тодрик, хоть и младше Шута на год, уже тогда, в свои неполные пятнадцать, был выше его на голову… Когда принц замахнулся Шут не испугался, просто ловко увернулся. Не учел, дурак, что от Его Высочества всякой подлости ждать можно. Вместо того, чтобы пытаться достать языкастого братнина любимчика, принц просто кивнул двум своим старшим дружкам и те, зайдя со спины, легко повалили Шута на пол.
'Я об тебя руки марать не стану, — желчно процедил Тодрик. — А моим товарищам это незазорно'.
И, прежде чем, Шут успел даже вскрикнуть, его хорошенько в четыре ноги попинали. При этом принцевы подхалимы не старались нанести особого вреда обидчику их благодетеля. Понимали, что за вред и спросить могут. Они лишь дали понять, кто во дворце главный. А кто должен молчать себе тихо в ладошки.
Заслышав шаги в коридоре, Тодрик и его дружки еще раз сообщили Шуту, кто он есть, и, весело похохатывая, убежали прочь. Шут не знал радоваться ему или огорчаться, когда понял, что шаги принадлежали Руальду…
— Пат, так что случилось?
— Я упал, — промолвил он наконец, не глядя короля.
Из соседних коридоров донесся смех Тодрика и его товарищей. Руальд нахмурился и пару минут смотрел то на Шута, то в проем между комнатами.
— Убью, — произнес он, медленно свирепея.
— Не надо, Руальд! — Шут вцепился в его рукав. — Пожалуйста!
— Пат, ты что?! Они будут тебя бить, а я должен молча смотреть на твою разукрашенную физиономию? — король хотел выдернуть руку, но Шут держал крепко.
— Не надо! Ну, пожалуйста!
— Почему?!
— Это… это… подло доносить. Он будет думать, что я сам прибежал к тебе и нажаловался.
— Патрик! Что за детские глупости? Подло бить тех, кто слабей! Ах, он шкура козлиная!
— Это не он… это другие… — Шут с тоской разглядывал уляпанный кровью манжет.
Руальд скрежетнул зубами и вздохнул. Достал из внутреннего кармана платок, подал Шуту.
— Вытрись. Весь в кровище… За что он тебя?
— Высказался неосторожно… — Шут машинально возил платком по лицу. Нос слегка опух и болел.
— Эх, Патрик… Все-то у тебя не как у людей… Дай-ка я сам, а то ты только размазываешь, — Руальд забрал у него испачканный платок и принялся осторожно оттирать кровь с Шутова лица. Тот стоял покорно, виновато смотрел на короля. — А с их высочеством я поговорю… Да, поговорю… с глазу на глаз в королевском кабинете. Обещаю, Пат, больше он тебя пальцем не тронет.
Шут только вздохнул…
Это были первые дни правления Руальда.
Король сдержал слово: с того часа и до самого случая на охоте Тодрик больше не пытался навредить Шуту откровенным насилием. Приспособился пакостить втихую. Но о чем говорил с братом Руальд в своем кабинете, Шут не знал, только догадывался, что принцу этот разговор доставил мало удовольствия…
Они и прежде не особенно ладили, сыновья короля Берна… А после его кончины между ними и вовсе крыса пробежала. Строптивый Тодрик в каждом поступке Руальда видел лишь бездарное подражание родителю. В каждом действии брата он пытался отыскать изъян. Не мог простить ему первенства. Хуже того — не мог простить, что отец больше любил старшего…
'Ты всегда лучший! — кричал принц на следующий день после коронации. — Ты! Все для тебя! Только и слышно — Руальд, Руальд! А Руальд даже не простился с отцом! Где ты был, наследник, когда он умирал?
Шут, испуганно застывший у трона, тогда сразу понял, что этим грехом Тодрик всю жизнь теперь будет попрекать нового короля.
Но Руальд держался мужественно. Ни в тот день, ни позже он не позволил себе такой роскоши, как обида на брата. Все ему прощал… Ну как же — младший… Ранимый сирота… И мало кто знал, как трудно было ему самому.
Шут знал.
Знал, что ядовитые слова Тодрика ранили Руальда гораздо глубже, чем тот показывал. Сердце у Шута сжималось от боли, когда он смотрел на короля — бесконечно уставшего и будто потускневшего. Руальд и до смерти отца уже фактически полностью взял на себя правление. Но прежде он мог хотя бы поговорить с Берном, и ноша ответственности ложилась на две пары плеч… Теперь же никакие советники и министры не могли заменить новому королю отца…
