— Не могу! Не могу больше! — Шут вздрогнул и невольно пригнулся, когда широкая бронзовая чаша рассекла воздух в паре локтей от него и со звоном впечаталась в стену. — Не могу… больше… — Руальд закрыл лицо руками и, упав грудью на стол, затрясся в беззвучном плаче.
'Достал-таки… , - с ненавистью подумал Шут, вспоминая последний визит принца. Он смотрел на вздрагивающую спину Руальда и думал о том, что ему никогда ни за что не хотелось бы стать королем.
С момента коронации минул уже месяц, но принц не только не успокоился, он, казалось, озлобился еще больше. Руальд не знал, что с ним делать. У него и без братниной враждебности хватало забот.
— Ваше Величество… — Шут подобрал чашу и водрузил ее на макушку точно корону, сдвинув брови и выпятив подбородок — один в один недовольный наследник.
Руальд поднял голову и через силу улыбнулся. Шут хорошо умел изображать других людей. В ту пору ему это удавалось много лучше, чем словесные шутки… синяки от сапог принцевых дружков уже прошли, но память еще была свежа.
— Ох, Пат… Если б ты знал, как я устал… — промолвил король, сердито смахивая с ресниц предательские брызги. Шут сделал вид, будто не заметил этого жеста, Руальд всегда стыдился любой слабости, и своей, и чужой.
Шута же, который сам был излишне эмоционален, это простое и понятное проявление усталости не пугало. Гораздо больше его тревожило поведение принца. Он всерьез опасался, не удумал бы наследник какой подлой каверзы против брата… Яды у Крылатой династии были весьма в почете.
Для Шута так и осталось загадкой, что в конце концов преломило ход этого конфликта. В какой-то момент Тодрик будто одумался и стал вести себя, как и положено верному подданному. Быть может, этому поспособствовал еще один летающий кубок, который на сей раз просвистел в непосредственной близости от принцевой головы. А может и очередная воспитательная беседа, в которой Руальд наконец нашел нужные аргументы…
Вспоминая те дни, Шут никак не мог отделаться от мысли, что за смертью Тодрика тоже кто-то стоял. Как знать, не будет ли Руальд следующим?
3
Подружиться с соседками по комнате Шуту так и не удалось. Это были славные девушки, простые и бесхитростные, но их жизненные интересы лежали далеко за пределами интересов Шута. Он едва ли мог понять всю значимость их радостей и трагедий. Хотя и честно старался.
Глядя на этих девушек, он пытался понять, сумел бы в самом деле стать им другом, не будь нужды носить маску дурочки Милы… Прежде Шут много общался со слугами, со многими имел хорошие отношения, но никого не подпускал к себе слишком близко… Как впрочем, и знатных господ.
Слушая разговоры своих соседок, пытаясь вникнуть в их заботы, он вспоминал последнюю встречу с Ваэльей. Из всех уроков, что она давала ему, этот, пожалуй, был самым непростым…
— Кто-то однажды сказал тебе, что ты другой, особенный. И ты взял эти слова и несешь их всю жизнь как знамя. Вот поглядите — я особенный! — изображая Шута, наставница возвела глаза к небу и смешно взмахнула руками. — Ах, Патрик… Кто бы ни был тот человек, он, наверное, знал, что говорил… Но с той поры немало воды утекло… Ты уже не хрупкий мальчик, которого любой может сломать. Ты мужчина. Молодой, красивый, сильный. Да, ты отличаешься: ты наделен даром. Большим даром. Но это не делает тебя ни лучше, ни хуже других людей! Ты такой же, как и все они. Такой же, как эти рыцари, которых ты так презираешь. Как эти дамы-сплетницы, легко меняющие одну королеву на другую… Не смотри на меня так. Неужели ты сам никогда прежде не задавался этим вопросом? Почему люди видят в тебе чужака? Почему всегда готовы ударить тебя? Не рукой, так словом?
— Не знаю… — Шут был даже не смущен. Он едва мог дышать, растерянный, раздавленный этими словами.
— Подумай! Подумай, Патрик. Тебе дано так много! А ты надел на себя колючую броню и позволяешь себе быть добрым только с теми, кто слабей тебя…
Он смотрел в пол, не зная, что сказать. Кровь стучала в висках так, что мутилось перед глазами.
— Да, потому, дрогой мой, — воскликнула Ваэлья, — что ты сам себя не любишь, считаешь недостойным доброго отношения. У тебя это на лице написано! — взволнованная, она встала из кресла и принялась мерить шагами комнату. — А раз так, то почему остальные должны видеть тебя иначе? Но хуже того! Ты не только себя не любишь, но и про других людей привык думать разные пакости. Заранее ждешь от них обиды. Кому же это понравится, а?.. Патрик, Патрик… Глупый, поворачиваешь свою силу против себя. Да, ты другой… Но почему ведешь себя так, словно все вокруг — злодеи, неспособные быть твоими друзьями? Почему не позволяешь твоему внутреннему свету озарить эти печальные судьбы других людей? Почему не поможешь им стать лучше?
— Не знаю… — вновь прошептал он еле слышно.
— Потому что ты сам в каждом привык видеть чужака. Разве нет? Разве тебе не кажется, будто окружающие не способны понять всей глубины твоей души? М?
Шут молчал. Он чувствовал, что Ваэлья права, но не знал, что можно ответить на такие слова.
Наставница глубоко вздохнула и устало потерла веки пальцами. Она выглядела так, словно не разговор окончила, а вспахала целое поле. Глядя на нее, Шут понял, что последние несколько минут ведунья не просто задавала ему каверзные вопросы, а на пределе сил работала в Потоке. С ним работала, с обиженным на весь мир ранимым недотрогой в колючках…
— Пришло время снять эту броню, Патрик, — промолвила ведунья. — Прежде она была нужна тебе, но теперь ты уже достаточно окреп.
Шут знал, что этот урок — из всех самый важный… Именно поэтому — последний. Провожая его до витых ворот, наставница ни словом не обмолвилась больше ни о Руальде, ни о Даре, она лишь попросила Шута крепко запомнить и осмыслить все сказанное в этот вечер…
Вернувшись в Брингалин, он долго стоял перед зеркалом, смотрел на отраженного в нем человека и пытался найти в его чертах хоть что-то от мальчика из бродячего балагана. Тщетно… Тот доверчивый ребенок канул в прошлое. Зеркало отражало хмурого молодого мужчину.
'Ты уже не хрупкий мальчик…
'Ваэлья права, — думал он, изучая своего двойника за стеклом, — Дело не в моем теле, не такое уж оно и убогое, как мне казалось. Дело, пожалуй, и впрямь — в глазах… — что-то было в его взгляде от побитой уличной собаки, вечно ожидающей пинка. Совсем, как у Мирты. Кто бы мог подумать… А если не знать что не так, то и не поймешь… И раньше ему не приходило в голову искать изъян именно в этом… — А ведь бездомные мальчишки чуяли… потому и цеплялись ко мне. Надо же… понадобилось столько лет, чтобы понять это. Да и то, не сам догадался…
