Он редко уходил с палубы, где часами любовался морем, по которому, оказывается, успел сильно соскучиться. Странно, казалось бы — отличный вид на море открывался из «Мраморного логова», с Закатных и Рассветных холмов и даже с крыши «Дома Шайала», от коего остались лишь зола и угли. Но глядеть на море с суши и с борта быстроходного судна — совсем не одно и то же. Движение корабля, запах и цвет моря, колебание палубы под ногами и бесконечный простор — все это, а может, и ещё что-то неназываемое заставляло его ощущать себя неотъемлемой частицей этого мира, которая пребудет в веках. Временами ему чудилось, что он сливается сознанием с парящими за кормой «Вездесущего» чайками, с летучими рыбами, выпрыгивавшими порой из длинных, пологих волн, с дельфинами, резвящимися, словно дети, в сине-зеленой бездне. Ему мерещилось, что он не стоит на палубе, а летит над волнами и, того и гляди, взмоет в звонкую синь поднебесья. Он был одновременно и морем, и небом, и ветром, и раскаленным солнцем, подобно огромному судну с багровыми парусами, уходящему за горизонт…
— Неужели тебе не интересно, чем там все кончится? В столице, у Аль-Чориль и Тарагаты?
Перевязанный и прихрамывающий Тартунг появился, как всегда, неожиданно и, остановившись подле Эвриха, облокотился на фальшборт с таким видом, что ясно было: уходить он не собирается и прогнать себя не позволит. Юноша всерьез считал, что его старший друг нуждается в поддержке и утешении, и избавиться от этой непрошеной опеки арранту было ничуть не легче, чем собрать пролитое или превратить сыр обратно в молоко. Впрочем, если бы ему даже удалось прогнать Тартунга, на смену юноше явилась бы Афарга, Иммамал или Ирам, каждый из которых полагал почему-то, будто желание Эвриха побыть в тишине и покое свидетельствует о его душевном нездоровье и разладе чувств.
— Не понимаю, как ты мог покинуть Город Тысячи Храмов, не доведя начатое дело до конца? — продолжал Тартунг, намеренно не замечая недовольства арранта. — Я вот прямо-таки умираю от любопытства: удастся ли Аль-Чориль скинуть Кешо, или все её старания пойдут прахом? Уж и Афаргу спрашивал, но она, к сожалению, ни предсказывать, ни гадать не умеет.
— Маги обычно предсказаниями не занимаются, — проворчал Эврих, видя, что отмолчаться не получится. — Есть среди них исключения, но большинство, насколько я знаю, полагает, что предсказать будущее — значит — до известной степени, конечно — предопределить его. Да и Афарга пока не слишком-то многому научилась. Крушить — оно ведь не в пример проще, чем созидать.
— Жаль. Не скоро мы, значит, узнаем, чем вся эта история с Ульчи завершилась.
Эврих неопределенно пожал плечами. Он уже пытался как-то растолковать Тартунгу свое отношение к происходящему в Мванааке, но, судя по всему, не преуспел в этом. Ничем хорошим история Аль-Чориль кончиться не могла, ибо, ежели человек намерен отомстить, завоевать власть или любовь любой ценой — результаты непременно будут трагическими. Для него самого или для окружающих, а вероятнее всего, для всех. Но коль упрямец не желает слушать предостережений, так и целый хор самых голосистых предсказателей не услышит. Он вспомнил, как рассказывал Ильяс о Гурцате и Подгорном Властелине, и криво улыбнулся. Предводительница гушкаваров не пожелала сделать вывод из услышанного, и втуне толковал он ей про Волкодава, главное отличие которого от неё заключалось в том, что тот готов был отомстить обидчикам ценой собственной жизни. Она же, не задумываясь, жертвовала жизнями многих и многих, поскольку за стремлением отомстить Кешо и Газахлару стояла жажда власти. Однако, если власть нужна не для того, чтобы сделать жизнь близких и далеких легче и счастливей, значит, она принесет им зло, и тогда любая заплаченная за неё цена будет чрезмерной.
Да и о каком завершении истории может идти речь, если конец каждой неизбежно становится началом другой? А то и нескольких… Любое событие имеет прямое или косвенное продолжение, и наивно думать, что подготавливаемый Ильяс мятеж завершится взошествием Ульчи на престол Мавуно. Если это и впрямь произойдет, у юного императора и его опекунши начнется иная, но вовсе не новая жизнь. История, в которой он сам, Тартунг и Афарга сыграли свою роль, будет продолжаться ещё долго-долго… И, понятное дело, ему тоже интересно было бы узнать о её перипетиях, как хотел бы он знать о судьбе Волкодава, оставленного им в Тин-Вилена, Тилорна, Хриса, Нжери, Узитави и многих других людей, к которым успел прикипеть сердцем, но что толку желать невозможного? У каждого человека своя судьба, свой путь, и, единожды пересекшись, они могут разойтись навсегда. Так стоит ли грустить или горевать об этом, если впереди предстоят встречи с новыми людьми? Стоит ли проявлять суетное любопытство, не имея возможности повлиять на ход событий? Что проку от твоих волнений тем, о ком ты волнуешься, ежели поддержать их и помочь им все равно не в твоей власти?..
— Скажи, зачем ты понадобился Иммамалу? Ведь в Саккареме не уничтожали колдунов и лекарей? Неужто дочери Мария Лаура совсем некому помочь? — не унимался Тартунг, во что бы то ни стало желавший вызвать арранта на разговор.
— Как знать, может, и я не сумею её излечить. Но раз уж Иммамал предложил нам свои услуги, глупо было бы ими не воспользоваться, не так ли? — промолвил Эврих, дивясь залившему небо огненно-рыжему зареву. — До чего же один закат не похож на другой! Ты обращал на это внимание? Будь я художником, рисовал бы только небо и море!
— И корабли, и женщин, и храмы, и жирных лавочников, и подвыпивших ремесленников, — подхватил, улыбаясь, Тартунг.
— Ну-у… и это, само собой, тоже, — смущенно кашлянув, согласился аррант. — Что же касается Саккарема… Там жил замечательный мудрец и врачеватель — Зелхат Мельсинский. Но он, по словам Иммамала, повредился на старости лет в рассудке. Никого не узнавал, перестал говорить, а потом и вовсе исчез. Умер, надобно думать. Аситах же — придворный маг, о котором я слыхал много хорошего, — отправился в очередное путешествие. И одному Великому Духу ведомо, когда он вернется с Перекрестка Миров, откуда не раз уже начинал свои странствия по иным Реальностям.
О сумасшествии Зелхата Эврих услышал от Иммамала только вчера, ибо именно вчера ему пришло в голову поинтересоваться, почему Марий Лаур не обратился за помощью к знаменитому врачевателю, которого он непременно намеревался навестить по прибытии в Саккарем. Узнав о кончине престарелого мудреца и учителя Ниилит, он ощутил такую горечь, словно получил известие о гибели близкого родственника. И уже не мог заставить себя не думать о Кари, путь к которой оказался значительно длиннее, чем он рассчитывал.
