Но если Нестроев где-то обмолвился о родственнике из ментуры, рано или поздно придут. Угроза не исчезла, она только перестала быть сиюсекундной, как и опасность ареста.
А количество недоброжелателей продолжит увеличиваться, если только не ограничиться ролью серой мыши в правоохранительной системе союзной республики, тупо исполняя приказы и не высовываясь.
Таким не мстят.
В принципе, денег вполне достаточно, чтобы, продав дом и оба «жигуля», свалить с Элей в другую часть СССР, купить новые документы и новую жизнь. Получится то же самое — существование мыши под веником, как бы чего не вышло.
Высаженный Аркадием на Кедышко, где троллейбусы делали петлю в обход метростроя, Егор вошёл через заднюю дверь в неотапливаемый салон с заиндевевшими стёклами, ещё менее комфортный, чем внутренности «нивы», и вместо проездного показал контролёрше милицейское удостоверение.
А ведь оно — не только проездной билет. Как говорил бывший министр внутренних дел, людям не от кого больше ждать помощи, чем от милиции. Пусть местами криво и бестолково, часто занимаясь сплошной показухой вместо реального дела, менты всё же приносят пользу, и никто другой её задачи не решит. Так же прокуратура, КГБ, суды, они, конечно, в первую очередь, заботятся о собственных интересах, но всё же сажают преступников, укрепляют безопасность.
Сбежав, Егор выпадет из этого процесса навсегда. Ну, есть вариант прикупить другой ствол вместо бекетовского и вершить «высшую справедливость» как частное лицо, пока не поймают. Но не для него.
Поэтому, выйдя у Комсомольской, он завёл «ниву» и вернулся в УВД, где начинали раскручивать новое «эпохальное» дело, на этот раз связанное с хищениями запчастей с территории завода «МАЗ».
В марте, в личное время, принялся навещать Чергинца, перебирая толстые подшивки уголовных дел с фотографиями мёртвых женщин, обнаруженных в Витебской области. Некоторые дела прямо-таки кричали беззвучными бумажными голосами от того, что в расследовании остались зияющие дыры, доказательства сплошь противоречили версии следователя-партизана. Но — допрошена пара свидетелей, вдруг поменявших показания на очень удобные Жавнеровичу, приобщено чистосердечное признание обвиняемого. Далее –материалы судебного заседания, где эти свидетели повторили сказанное, подсудимый признался и в награду, что не препятствовал «установлению истины», получил в плечи пятнаху вместо расстрела.
— Улик, ведущих непосредственно к маньяку, я не нашёл, — признался Николай Иванович, листавший тома вместе с Егором. — Конечно, надо передопросить свидетелей, без нажима, назначить экспертизы, проверить показания на месте… Но кто позволит, если производство закончено, приговоры обращены к исполнению?
— УПК дозволяет возобновление производства только по вновь открывшимся обстоятельствам, — согласился Егор. — И то, если эти обстоятельства перевесят авторитет «белорусского Мегрэ». Их нет.
— Как ни цинично звучит, наш единственный шанс — дождаться нового нападения и успеть раньше прокуратуры хотя бы на несколько часов, — заключил Чергинец. — Руки связаны, пока не убьют ещё одну женщину. Или молодую девушку. Кошмар, лейтенант?
— Ещё какой кошмар.
— А за два с половиной месяца 1983 года — ни одного факта. К счастью. Может, сдох маньяк сам по себе? — понадеялся полковник. — Или Жавнерович случайно прихватил реального гада? Но последнее дело шито белыми нитками ещё грубее прежних, дед совсем распоясался. В общем, Егор, надо писать сводку-отчёт об изучении гениальных методов прокуратуры. Жабицкий уже нервничает, зная, что я листаю дела. Вдруг что-то выкопаю?
— А это верный нагоняй по партийной линии. Набросаю черновик, Николай Иванович. Завтра же. Потому что беру короткий отпуск за свой счёт. У меня в апреле — свадьба.
— Поздравляю!
Встреча с сестрой, приглашённой на роспись, прошла на удивление гладко. Совершенно раздавленная текущими неурядицами, женщина ни во что не вмешивалась. Егор едва узнал её по фотографиям, хранимым со студенческого общежития. Всего на пару лет старше, а смотрелась на сорок. В подарок привезла скатерть и конверт с десятью рублями.
— Приедешь в Речицу, могилу мамы проведать, тогда поговорим, — пообещала она.
— Конечно! — поддакнул Егор, ни в какую Речицу не собиравшийся.
— А могилу папы никогда не увидим.
— Да. Потому что он погиб полтора месяца назад в разборках между уголовниками. Здесь, в Минске.
— Ты видел его?
— Нет. Только фото. Уже мёртвого. Живого его не помню.
— Я тоже.
Она тёрлась около Дворца бракосочетаний и даже зашла внутрь, когда пышная тётя с гигантским начёсом на голове громогласно объявила: «семейный корабль отправляется в плавание». Потом сестра пропала. Наверно, чувствовала себя крайне неловко рядом с блестящей Элеонорой и сияющим братом в шикарном костюме, среди не менее разряженной элиты Промторга №2 и Спорткультторга. Свидетель Леха Давидович, которому жених спонсировал костюм, тоже ощущал себя не в своей тарелке и дёргал плечом, словно ему натирало в подмышке.
Сам новобрачный вляпался в крайнюю неловкость в середине мая, вызванный в горсуд свидетелем по делу об угонах и автогонках. Судили четверых водителей и «часового», чей крик «атас» при приближении машин КГБ был задавлен радиоглушилками.
Накануне был вызван Аркадием на промывку мозгов. Встреча состоялась в крайне непринуждённой обстановке — на набережной Свислочи, около штаба Белорусского военного округа. Матёрый агент КГБ сидел на скамейке и кидал крошки голубям. В парке имени Янки Купалы на противоположном берегу реки бушевала яркая зелень, молодые мамы катали коляски — унылые советские и яркие из ГДР, словом, сложно было представить, что где-то совершаются преступления, а безопасность страны требует со стороны Аркадия денных и нощных усилий нон-стоп для её укрепления.
— Почему опоздал? — тот начал с упрёка.
— Не поверишь, Аркаша, облава. Аппарат УВД раскидали по райотделам, там обозначили цели и сказали: фас. Меня по старой памяти кинули в Первомайку. Мы оцепили кинотеатр «Партизан», задержали всех зрителей дневного сеанса, сгрузили в отделе. Я как следователь из вышестоящего подразделения возглавил группу, выясняющую: какого многочлена советские граждане нарушают трудовую дисциплину и посещают кино в рабочее время. Полагается удивлять страну трудовыми подвигами и перевыполнять планы, поставленные партией, а не шляться, понимаешь, по увеселительным заведениям.
— Выяснили?
— Неа. Перевалил продолжение банкета на Вильнёва и слинял. Задержался? Подумаешь, посидел ты лишние пять минут в мире, тишине и спокойствии. Благодать. А почему? Рядом кинотеатра нет. Кстати, как сознательный мент я обязан приколупаться к тебе: какого чёрта не на рабочем месте, — Егор перевёл дух после эмоциональной тирады. — Мороженого хочешь?
— Позже. Давай о деле. Завтра выступаешь в городском суде.
— Да. Будет шоу.
— Не будет. На тебя жаловались, что на очных ставках наезжал на зрителей гонок, делал их подстрекателями преступления.
— Само собой. Для чего в суде вести себя иначе?
Откинувшись на скамейке и закинув ногу на ногу в лёгких хлопчатобумажных брюках, лейтенант воплощал своей позой уверенность в правоте и независимость.
— Потому что спутаешь карты в тонкой работе. Видел, сколько народу лишилось поста после прихода Федорчука в МВД, а Слюнькова — в ЦК КПБ? Требуются плановость и аккуратность, но не танец слона в посудной лавке.
— Поломал мне кайф… Ладно, я тебя услышал.
— Ты услышал или ты сделаешь? — не удовлетворился Аркадий.
— Да сделаю, куда уж мне.
— Надеюсь, что так. Тогда могу приступить к следующему пункту. Генерал сообщил, что, поскольку ты более не состоишь в родственных связях с уголовным элементом, он будет ходатайствовать о твоём переводе в КГБ. Даже полгода в МВД зачтут в выслугу.
— Генерал? Министр, что ли?
— Виктор Васильевич. Сейчас быстро растут. Мы когда познакомились — я был капитаном. Уже подполковник. И ты не задержишься, если не наделаешь глупостей.
